Иван Павлов: эпилепсия, академическая мобильность и «советы молодым»

Летом редакторы портала «Нейроновости» побывали на интересной конференции «Обработка сигналов изображения и звука в контексте нейротехнологий». Этот симпозиум был организован Федеральным агентством научных организаций (ФАНО), Институтом физиологии им. И.П. Павлова, РАН, Санкт-Петербугским государственным институтом кино и телевидения, ООО «Нейроиконика-Нейромеханика»и университетом ИТМО, а также при технической поддержке IEEE Russia Northwest BT/CE/COM Chapter. Один из докладов на этом симпозиуме сделал замечательный учёный Иван Павлов из Института неврологии Университетского колледжа Лондона. Его работа была посвящена роли внеклеточной ГАМК в мозге. Мы задали Ивану несколько вопросов (согласитесь — когда в XXI веке Иван Павлов читает очень крутой доклад в Институте Ивана Павлова - это символично).

Расскажите, пожалуйста, поподробнее, чем занимается ваша лаборатория?

Мы занимаемся экспериментальными моделями эпилепсии, пытаемся понять, что приводит к судорожной активности в нейронных сетях и каковы клеточные механизмы патологических разрядов. В головном мозге контроль возбуждения осуществляется тормозными ГАМКергическими интернейронами. Эти нервные клетки составляют всего лишь около 10% всех нейронов, но при этом представляют собой очень разнообразную по своим свойствам популяцию клеток, различающихся по целому ряду свойств. В частности, мы пытаемся разобраться, какова функциональная роль отдельных типов интернейронов. Для этого мы используем оптогенетические методы, которые позволяют использовать световые стимулы определённой длины волны для того, чтобы активировать или подавлять активность нейронов того или иного типа.

Можно вас попросить пересказать, о чём был ваш доклад на конференции?

Мой доклад был посвящен механизмам внесинаптической передачи сигнала при помощи нейромедиатора гамма-аминомасляной кислоты. Если кратко, то такая «тормозная» (скажем так для простоты, хотя это и не совсем точно) нейропередача не исчерпывается синаптическими механизмами. Оказывается, что низкие концентрации ГАМК во внеклеточной среде могут активировать определённые типы высокоафинных (высокочувствительных - прим. ред.) внесинаптических ГАМК-рецепторов, изменяя проводимость клеточной мембраны. А как осуществляется регуляция концентрации внеклеточной ГАМК, и какое влияние это оказывает на функционирование отдельных нейронов и нейронных сетей, я и обсуждал в своём докладе.

Какие перспективы открывает ваша работа? И есть ли у неё какое-либо практическое приложение?

Как и для большинства исследований работы головного мозга, непосредственным приложением результатов нашей работы в перспективе является их использование для лечения неврологических заболеваний. Интересно, например, что при хронической эпилепсии не смотря на снижение интенсивности синаптического торможения (из-за гибели ряда интернейронов) тоническая ГАМКергическая проводимость не теряется. Это ставит вопрос о том о возможном использовании ГАМК-рецепторов, которые опосредуют тонический ток, в качестве мишени для противосудорожных препаратов. Но это всё-таки ещё в будущем, пока же наша задача - разобраться в деталях описываемых процессов.

В какую сторону сейчас двигается ваша область деятельности? С какой интенсивностью развивается?

После долгого периода исследований in vitro, который в значительной степени был обусловлен развитием электрофизиологических методов изучения работы индивидуальных нейронов и глиальных клеток, последнее время мы наблюдаем бум исследований in vivo. Идёт попытка понять, как те или иные механизмы работают в «целом мозге», на уровне сетей, и как это отражается на поведении. Думаю, что здесь будет в недалёком будущем много интересных открытий.

Как вы вообще пришли «к такой жизни»? Как начали этим заниматься, как оказались за границей?

В свое время мне посчастливилось поучаствовать в зимней Финско-Российской Школе по нейробиологии для молодых учёных. Организацией этих ежегодных школ, которые, кстати, проводятся и по сей день (хотя их направленность несколько изменилась за последнее время), занимается Центр Академической Мобильности Финляндии (CIMO). Во время посещения школы меня и заинтересовала тематика исследований одной из групп, которая занималась влиянием внеклеточного матрикса на синаптическую пластичность, и в результате я уехал делать PhD в Хельсинки. Эта работа привела меня сначала к теме торможения, а впоследствии к исследованиям эпилепсии. Но это было уже позднее, после переезда в Лондон, где я работаю последние 10 лет.

Сложно ли русскому учёному адаптироваться в иностранной лаборатории?

Я уехал давно, ещё в конце 90-х, сначала в Финляндию. Это было то время, когда в интернет «выходили», дозваниваясь по модему. Понятно, что информации о том, как устроена жизнь в других странах, было не очень много. Первое время действительно всё казалось непривычным. Но проблем с адаптацией я не припоминаю. Главное - это общение, поэтому, наверное, чем лучше человек знает английский язык, тем легче ему адаптироваться в иностранной лаборатории. Именно для того, чтобы облегчить переход «в новую действительность» для таких же молодых ученых, студентов и аспирантов в разных странах, в своё время я даже приложил руку к созданию форума www.researcher-at.ru, где участники могли бы проконсультироваться друг у друга об условиях академической работы и жизни в разных странах. Сейчас же всё должно быть ещё проще, ведь мир стал гораздо более открытым (для тех, конечно, кто хочет его открывать).

Как там воспринимаются учёные из России и, в частности, молодые учёные?

А почему молодые учёные из России должны восприниматься как-то особенно? При приёме на работу рассматривается резюме, а в коллективе значение имеет профессионализм и социальные навыки человека. Уверяю вас, здесь никто не думает, из какой страны человек приехал. Никогда не ощущал какого-то особенного к себе отношение со стороны коллег.

Что вы думаете о российской науке? С кем активно сотрудничаете? С кем бы вам ещё хотелось сотрудничать?

Не могу сказать, что я об этом сильно думаю. Безусловно, в России сейчас есть сильные группы, но мне пока хватает собственных текущих задач и проектов. Так что пока ни с кем активного сотрудничества нет, однако, не исключено, что в будущем сложится. Ну а вообще-то географический фактор никогда для меня не был важен в выборе партнеров для сотрудничества.

Согласились бы вы вернуться, если бы вам предоставили здесь все необходимые для работы условия?

Это очень абстрактный вопрос. И я для себя его таким образом никогда не формулировал. Тут самое сложное в понятии «все необходимые условия». Оно ведь далеко не исчерпывается финансовыми ресурсами.

Научная деятельность - процесс медленный и, как правило, коллегиальный. Она требует наличия команды, критической массы хороших учёных вокруг тебя (желательно, в смежных областях) и наличия определённого вектора институционального развития. Мне кажется, важно понимать, каковы долгосрочные перспективы, есть ли возможность развиваться, успешно конкурировать и в полной мере сотрудничать с ведущими лабораториями, привлекать финансирование в будущем, нанимать конкурентоспособных сотрудников. Можно получить много денег и отличное оборудование, но если есть ощущение, что пройдёт 3-5 лет, а потом — всё, то мне кажется, это не очень интересно. Безусловно, в какой-то ситуации это позволяет решать определённые тактические вопросы, но стратегически выглядит не очень привлекательно.

Конечно, это проблема универсальная. И, к сожалению, на Западе эти вопросы тоже стоят очень остро. Особенно в последние годы, когда классические карьерные пути развития, существовавшие в академической науке два-три десятилетия назад, практически перестали нормально функционировать.

Беседовала Анна Хоружая

Источник: neuronovosti.ru

Комментарии: