Фрагмент второго эссе

Фрагмент второго эссе. Я собрал вместе некоторые абзацы, чтобы сформировать подобие канвы, вводящей примечательные для сферы моды наблюдения. Между ними достаточно пробелов, которые отсылают как в прошлым заметкам, так и к массиву самого эссе. Так что предлагаю оставить их в качестве легкой интриги для последующего чтения. Разумеется, я обращу внимание на вопросы и мысли в комментариях, что могут послужить не просто маркировкой тех самых лакун, но и трамплином для моих рассуждений, закладываемых в тело текста. Приятного чтения.

Разделение на две Природы позволило вместить меж ними разверзнувшуюся бездну Ничто, вотчину нулевого смысла, приводящего человека к собственному отражению и возвращающему мгновение чистой Самости, заброшенной в мир. Идея об отражении обязана мотиву, происходящему из двойственной сущности черного или темноты. Ее густота сообщает сокрытость абсолютно любого присутствия, но не чистое отсутствие как результат понимания и ясности. В то же время темнота или абсолютная чернота отражает, неся в себе стремление к освещенности, подхватываемое нашим естественным любопытством и самим миром, столь естественно источающим свет. Кроме того, метафора с онтологией цвета с основе переносит нас и к платоновскому мифу о пещере, перекликающему в космогониях алхимиков и мистиков, развиваемому в континентальном творчестве мыслителей нашей современности и недалекого прошлого вроде Ника Ланда и Жоржа Батая: так светозарное солнце при ослеплении как образе сверхпроясненности превращается в черное солнце. Для Самости это Ничто служит обнулением социальных и культурных смыслов, столкновением с выхолощенными, то есть не продуцирующими сверх себя концептами.

_______

В пространстве каждой Природы имеются свои смысловые и символические якоря, удерживающие от этой трансгрессии через Ничто наш странствующий корабль биографии. Среди них есть и одежда, из которой складывается обновленная Самость или ее облик, увенчиваемый смыслами, считываемыми лишь в среде новой Природы и позволяющими сцепливать воедино разрозненные фрагменты дивидуальной фигуры нового человека. Такого рода Самость - та же тысячелетняя persona из заколдованного средневекового и карнавального мира, ищущая изощренные и искусные способы особым образом присутствовать в открытости для других и источать власть над смыслами.

Подобных форм присутствия - конституирования Самости - в современности в достатке. Они дробят Самость на множество подпираемых нашим поведением и бытом конструкций, позволяющих появляться и присутствовать как-то. Важное место в современной культуре отводится имиджу, ретуши, донесению внешнего и внутреннего через фотографию и видеоролики. С артикуляцией эвритмии или перспективы, формирующей настроенность и дающей расположение как зрителю, так и воспринимаемому носителю.

Иногда даже безобразное, явленное в контр-витальности, модификации внешности, пренебрежении функциональностью предметов гардероба, приводит к новым формам красоты. Неизбежность ракурса становится превосходством - оторванной от реальности явленности посланников красоты. Тут можно обнаружить и два одиозных отношения: со временем и с телесностью, везде бежит кровь политического или власти. Например, роковая красота, артикулированная перфомансом, особой открытостью созерцанию, доступна лишь мимолетно в масштабах жизни ее носителя, порой даже выражаясь в существовании в качестве ее носителя, истощающего тело. Эта быстротечность, дистанцированная от привычных социальных ролей и естественной жизни, ясно выражается понятием "персонажа", поддерживающего имидж и зависящего от среды, где он достигает полноты.

Наиболее поглощающим любую Самость началом является рутина, вбирающая все продуктивные импульсы, что питают ее "рутинность", сохраняя на плаву в течениях времени. Эта рутина - форма иеротопии производственных сил общества, обитель со своим демоническим - прокрастинацией - и священным - участием в деятельности. Рутиной становится даже отдых, который не обязательно калибрует баланс психических и физических ресурсов. И расщелины Ничто возникают в коллапсе всеядной рутины, поглощающей отдых, проступая в момент подлинного сдвига реальностей, куда вступает субъект.

_____________ _____

Удивительно, что вся совокупность фиксаторов человека в новой Природе, с одной стороны, служит способом сохранять свое положение и состояние включенности, а, с другой стороны, приводит нас к возможности пребывать в движении. Техногенная Природа, наиболее полно разрешающаяся в цифровой и виртуальной реальностях (еще одних тенях реальности новой Природы, тяготеющих к разрыву и открытости Ничто), всячески отсылает нас к скорости собственной экспансии, укрепляющей ее причастность бытию. Эта динамика легко обретает материальные формы, будь то устройства для отслеживания и охвата потоков информации или новые торговые артерии (красноречива логистическая потребность у доставки быть быстрой и становиться быстрее, стремясь в абстракции в устранению движения в состоянии ящика с инструментами), но преобладает она в области умозрительного и интеллектуального. Встроенность в мир обеспечивается функциональностью, которая все сильнее дистанцируется от практик и функций понимаемых в границах естественной Природы. Вместе с тем, эта самая встроенность наделена долей уязвимости, скользя у края черты Ничто.

Упомянутые мной сингулярные понятия проступают на крое этих призрачных жестов. Напомню, что я предлагаю рассматривать в качестве сингулярных понятий. Ими я называю такие понятия, которые 1) требуют поступательного или дискурсивного движения к ним и комплексного приближения, 2) несут в себе проблему понимания и парадоксальность, интуитивно опознаваемую неуместность, возникающую вследствие собственной атомарности или элементарности и предшествующего сложного пути, 3) становятся новой точкой отсчета, 4) несут в себе отпечаток противоположностей. Таким следом противоположностей располагает скорость, отсылающая нас к движению, составная часть которого - неподвижность, им располагает и тело, подчеркивающее наличность и действительность, присутствие жизни, в то время как жизнь и материя, в сущности, наделены меткой энтропии. Некоторыми точками соприкосновения по логике парадоксальности обладает, к примеру, видео, дающее нам контент порой воспроизводимый только в видео и недоступный в действительности. На ум легко приходят фильмы со спецэффектами и хромакеями, хотя невоспроизводимость вне цифрового пространства есть и в более привычных физических театральных действах. Сфера моды постепенно покоряет виртуальную среду, предлагая не только онлайн примерку, луки цифровым аватарам или косметические изменения игровым персонажам, но и показы новых коллекций, полностью собранные в регионе виртуального. Например, Mugler Fall Winter 2021 - https://youtu.be/fnhHX4gjjmE. Наше предвкушение телесной ассоциации наряда и гардероба с собой в качестве носителя, а иногда - просто обладателя, крепко соединяется с фантасмагорической перспективой, образуемой вследствие постпродакшна видеоряда. Эти ракурсы не переносимы в обычную жизнь без дополнительных техник демонстрации и восприятия, в то же время, постепенно сама цивилизация создает условия, способствующие этой интеграции выбранных и продаваемых желаний в действительность.

______ ____ ____

У самой границы с Ничто всегда происходит оживленная игра. Она прослеживается в момент разрешения парадоксов, выводящих к естественным образом упорядоченной исконной Природе. В этой Природе эстетика восстанавливается в исконных правах, реконструируя дискурс о теле и ощущениях из области старинной имплицитной эстетики и из иерархии путей познания мира у Баумгартена, при этом сохраняя линии теории искусства и смежной дисциплины, откровенно приращиваемой к другим.

Искусство позволяет коснуться почти любой темы. Оно абсолютно всеядно в своей способности объять любое явление или понятие, где хотя бы косвенно присутствует человек, потому как даже в принципе мимезиса естественной Природе или новой Природе оно использует связь с человеческим. Целый простор для воображения, обращенного к плодам человеческого. Ценности, идеи закрепляются через символы и образы в материальных предметах, овеществленных якорях умозрительного.

____

Часть из представленных на фотографиях аксессуаров и предметов гардероба радикально порывает с практичностью или функциональностью одежды. Хотя на функциональности завязана повседневность, где каждому элементу отводится место, локализующее в структуре отношений между предметами. Данные решения по расширению нашего телесного не выстраивают облик для включенности в рутину, а, напротив, перегружают субъекта смыслами, служа точками удержания взгляда, но резонируя и в самоощущении носителя. Более того, если иметь в виду высокую моду и товары лакшери сегмента, то там обнаруживается максимальное сближение с идеей произведения искусства, которым можно исключительно обладать, стационарно располагая его в обустроенной среде.

Но, переключив внимание на приложенные иллюстрации, задайте себе вопрос: Вы видите вещи, их соединения и диалог, сочетания вещей и тела или только незнакомого Другого? Разнообразие намеченных сценариев ответа располагает общей чертой - наличием тела, что может быть размыто до состояния манекена и все же исходно преподносимое в качестве обостренной индивидуальности, модифицированной практиками присутствия в поле зрения. При всей глубине, что может быть вызнана пытливым умом как за всем собранием деталей, так и за каждой отдельной, основная точка приложения - это ассоциации первого уровня, максимально быстро считываемые и различаемые, контрастирующие с повседневностью и рутиной - иеротопией ассоциаций первого уровня, бессознательно направляющих движения и мысль. Баталии постмодернистской перенасыщенности с Ничто внезапно начинаются именно с ассоциаций первого уровня, которые современность в первую очередь и взращивает.

______ ___ ___

На первой иллюстрации мы видим миниатюрные аксессуары, придающие фактурность и объем, заигрывающие с торжественной и высокой символической матрицей, осевшей в нашем бессознательном. Кресты, референсы к регалиям держателей власти и к дыханию аристократии. Материальные дополнения преображают конфигурацию самих пальцев и без того соприкоснувшихся с представлениями о красоте через макияж: цепочки хотят висеть, продолжая контур фаланги пальца, камни - сиять, вторя блеску лака, все тяготеет к экспансии через интуитивно понятные стратегии положения. Соседняя иллюстрация расширяет диапазон представленных усложнений или модификаций. Пусть на переднем плане остается кисть руки, обращена она ладонью к наблюдаемому лицу, вторящему колористике и грации штрихов художника, осевших в материи на острие пальцев. Изделия Ирис ван Херпен (2. 4, 6 фотографии) в целом строятся на квази органическом дополнении, заигрывая с обработанной и открыто искусственно переработанной Природе, чья подвижность и текучесть, на которых завязаны адаптивные особенности поведения, затвердевают и выкристаллизовываются в художественных аксессуарах. В них наиболее отчетливо читается мысль об обладании, неподвижности, экспозиционной и замершей красоте. Подобные вещи воплощают идею неуместности в повседневности, выдавая почти сакральный жест насмешки в адрес рутинного и функционального, полезного и включенного, - они не могут быть включены никуда, принося с собой собственную смысловую реальность, пересобирая от себя окружающую среду и перспективу восприятия реципиентом, смещая орбиты в обжитом пространстве и инициируя новую эвритмию от субъекта.

Перфомансы и акционизм фокусируются на миниатюрном диапазоне эмоций и состояний, однако это количественная черта. Они гипостазируют, невероятно усиливают определенные художником грани происходящего, подводя нас к обостренным ощущениям, которые не могут возникнуть без готовности принять их в качестве реципиента. В них часто обнаруживается то, что легко принять за жестокость или насилие, два примитивных в своей естественности и понятности способа артикулировать и вырвать событие из знакомой нам расстановки символов в реальности. По аналогии с этим нашим вниманием и способностью играть в ассоциации распоряжаются показы высоких домов мод.

____ ___

Один из последних текстов, еще выводимых руками, а не машинами, - наша собственная публичная контекстуальность, манускрипт, порожденный жестами ради распростертого феномена. Лицо, лик, мимика, черты - нас увлекают живые лица, где распускаются соцветия мышечных сокращений и барханов кожи. Макияж давний спутник выхода в свет и публичного присутствия. Парики, очки, септумы, вуали, подобия никабов, цепочки, блеск для губ и помада, хайлайтеры, консилеры, миллилитры вязкой субстанции под плотью губ или вдоль скул - лица меняются, избирательно подчеркивая аспекты внешности и складываясь в единый образ. Пластическая хирургия в данном случае стоит особняком и не играет идентичной роли, ее назначение - сопротивление Природе (в ее изначальном органическом и темпоральном проявлении), к слову, именно эта характерная черта столь часто приводит к визуальному неприятию, обеспеченному разобщенным и оттого грубо диспропорциональным акцентам, расставленным на теле не как цельном проекте. Перечисленные инсталляции же куда сильнее артикулируют желание создать момент и мгновение, оставляя возможность ранжировать день ото дня воздействие. Доминантой останется сам носитель, выведенный на уровень сверх-себя, когда этот сверх-выход дает сверх-очевидность, где наглядность соседствует с глубиной и простором для игры мысли.

Любопытно, что в случае с иллюстрациями с показов Ирис ван Херпен или Жана-Поля Готье (5), макияж размывается, служа драпировкой для более сложных структур открытости лица. Чего, например, нет вовсе на фотоснимке с моделью Джона Гальяно (3), чей грим трансформирует ее в совершенный для мгновения облик, напоминающий статую.

Во всех приведенных сюжетах есть зачатки трансгуманистической эстетики, того облика, что человек может достичь в обуздании квантовой разобщенности смыслов, порождаемых от столкновения реальностей. Кроме того, сама концепция неуместности сосредотачивается в театральности действия, в его сходстве с перфомансом - идеально невоспроизводимом событии и мгновении переживания красоты и анфилады жестов, ведущих к коллапсу. Так мы замираем, встречая мима на улице, и все же его поведение, да и сама возможность встречи забрасываются в уголки нашего сознания кинематографом, упреждающим наш личный опыт, чего нет в случае со статуей Джона Гальяно, выведенной из суммы совершенно иных умонастроений, манифестирующих не просто модель поведения, а ослепительную форму явленности, синтезирующую эстетические идеи.

Источник: vk.com

Комментарии: