Когнитивная наука: основоположения и перспективы

За десять лет преподавания курса «Введение в когнитивную науку» сначала на психологическом, а потом и на филологическом факультетах МГУ у меня сложился следующий обобщенный ответ на вопрос, что такое когнитивная наука. Он не претендует на определение, но вместе с тем схватывает основные особенности этого научного направления. Итак, когнитивная наука — совокупность наук о познании как приобретении, хранении, преобразовании и использовании знания живыми и искусственными системами. К настоящему времени это целая сеть взаимосвязанных научных дисциплин, занимающихся исследованиями человеческого познания и его мозговых механизмов. Познание в этих исследованиях предстает в самом широком смысле слова, начиная от сетчаточных механизмов цветоразличения и заканчивая природой социальных стереотипов. Естественно, сердцевину исследований составляет традиционный реестр познавательных процессов, оформившийся в рамках психологии: ощущение, восприятие, мышление, память, внимание, воображение и речь как процесс использования языка. Однако по мере становления когнитивная наука стала все активнее обращаться к проблеме сознания, одной из первых проблем классической психологии, а современные исследования все больше затрагивают проблематику социальных и эмоциональных аспектов познания и их мозгового субстрата, выходя тем самым за пределы когнитивной науки как таковой и превращая ее в несравненно более широкую по сравнению с исходными заявками «когнитивно-аффективно-социальную нейронауку».

Днем рождения когнитивной науки принято считать 11 сентября 1956 года — второй день симпозиума по проблемам переработки информации в Массачусетском технологическом институте. В этот день в числе прочих состоялись три доклада, конституировавшие когнитивную науку как область междисциплинарных исследований познания: во-первых, доклад экспериментального психолога Джорджа Миллера «Магическое число 7 ± 2», впоследствии опубликованный на русском языке; во-вторых, доклад лингвиста Ноама Хомского «Три модели описания языка»; наконец, в-третьих, доклад представителей области компьютерного моделирования — математика Аллена Ньюэлла и политолога Герберта Саймона, тоже будущего нобелевского лауреата по экономике. В последнем докладе, который назывался «Logic Theory Machine», была представлена работающая компьютерная программа, доказывавшая теоремы из математической логики Бертрана Рассела и Альфреда Уайтхеда, в русских переводах известная как модель «Логик-теоретик» — первый в истории образец искусственного интеллекта, в работе над которым были использованы не только достижения компьютерных наук, но и психологические данные — протоколы решения аналогичных задач людьми.

Алва Ноэ

Является ли видимый мир великой иллюзией?

Традиционный скептицизм по поводу перцептивного опыта заставляет нас усомниться, действительно ли нам доступно знание о том, таковы ли вещи, какими мы их воспринимаем. Эта статья посвящена новой форме скептицизма, отталкивающейся от недавних работ в психологии восприятия и философии сознания. Новый скептицизм ставит под вопрос тот факт, что мы действительно обладаем перцептивным опытом, который, как мы думаем, у нас есть. Согласно этой позиции, наши убеждения о том, каков наш перцептивный опыт, радикально ложны. Перцептивное сознание — это ложное сознание, что?то вроде конфабуляции. Видимый мир — великая иллюзия. Новый скептицизм ставит важные вопросы для философии, психологии и исследований сознания. Каков характер нашего перцептивного опыта? И кого в конечном счете скептик имеет в виду под «мы»? Обычного воспринимающего субъекта? Обычного воспринимающего субъекта в необычных рефлективных контекстах? Или психологов и философов? Это неожиданно трудные вопросы.

Недавние исследования в психологии восприятия бросают вызов традиционному подходу к проблеме построения теории, заставляя нас задаться вопросом, действительно ли (как нам кажется) мы обладаем чем?то вроде богато детализированного, подобного снимкам зрительного опыта. Если мы не получаем такого опыта, то нет и проблемы, как мозг порождает его. Действительно, согласно точке зрения, которую я обозначаю как «новый скептицизм», основной вопрос теории зрительного восприятия состоит не в том, как мы видим столь много на основе столь малого. Скорее, вопрос состоит в том, почему нам кажется, будто мы видим так много, хотя фактически видим мало? Этот момент замечательно резюмировал Деннет, «серый кардинал» и наиболее сильный сторонник нового скептицизма: «Одной из самых поразительных черт сознания является его дискретность, что обнаруживается уже в слепом пятне и саккадических пробелах. Эта дискретность сознания поразительна в виду его кажущейся непрерывности». Эта ремарка замечательна тем, что хорошо проясняет: сомнение касается природы опыта или самого сознания. По словам Деннета, мы заблуждаемся насчет истинной природы сознания. Оно на самом деле дискретно, а кажется нам непрерывным. Парадоксальным образом это можно сформулировать так: оказывается, что мы ошибаемся в своей оценке того, каким кажется нам порядок вещей.

Татьяна Черниговская

Мозг человека и породивший его язык

По-прежнему при описании субъективной реальности имеет место «провал в объяснении», ибо ментальные процессы — не физические, а значит, не могут быть прямо сведены к пространственно-временным координатам. Параллельное описание нейрофизиологических процессов и ментальных состояний никак не помогает ответить на вопрос: как поведение нейронной сети порождает субъективные состояния, чувства, рефлексию и другие феномены высокого порядка? Без смены фундаментальных представлений о сознании такой провал в объяснении преодолен быть не может, и здесь решающая роль аналитической философии бесспорна.

Субъективная реальность, qualia, или феноменальное сознание, — едва ли не центральная проблема в клубке этих сложнейших вопросов. На это указывает, в частности, Эдельман, подчеркивающий, что эволюция закрепляла способность порождать субъективные феномены, имеющие кардинальное значение для процессов высокого порядка. Тем не менее классическая когнитивная наука пока не может найти для qualia адекватные координаты. […] Какую бы позицию в определении основных свойств сознания мы ни занимали, важнейшим является поиск адекватного кода — кандидата на расшифровку. Не вижу более сильного кандидата, чем вербальный язык, с помощью которого, как я все более убеждаюсь, мозг и разговаривает с нами, с его помощью у нас есть надежда хоть как?то добраться до смыслов и структур, знаков и инструментов, которыми на самом деле пользуется мозг. Роль языка огромна, ибо именно он показывает нам, как мир членится и формируется для человека. Не думаю, что здесь перепутана причина со следствием (напомню, что, по Дикону, язык оккупировал мозг, которому и пришлось приспосабливаться к новым условиям). На самом?то деле речь идет об эпигенетических процессах.

Но как преодолеть пропасть, которая отделяет наше сознание и все, что ему сопутствует, включая и специфические коды, от иных языков, которыми обеспечивается наше бытование в мире? И как устроены «словари» в мозгу? Мы почему?то a priori считаем, что там все разложено «по порядку» — по типам: скажем, слова вербального языка сгруппированы по частям речи или более прихотливо — собраны в морфемы, леммы, лексемы. Или/и по частотности употребления… Или по противопоставлению конкретности-абстрактности… Или по алфавиту… Или по звуковому подобию, включая рифму… Ясно, что простейший путь ухватить реальность и хоть как?то ее организовать для внутреннего употребления — это оперировать множествами. Для человеческого (NB!) употребления. Это отчетливо формулировали Кант («Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей») и Ницше («Мы устроили себе мир, в котором можем жить, предпослав ему тела, линии, поверхности, причины и следствия, движение и покой, форму и содержание: без догматов веры в это никто не смог бы прожить и мгновения! Но тем самым догматы эти еще отнюдь не доказаны. Жизнь вовсе не аргумент; в числе условий жизни могло бы оказаться и заблуждение»). Как пишет Руднев, «феноменологическому сознанию человека конца ХХ века трудно представить, что нечто может существовать помимо чьего-либо сознания (тогда кто же засвидетельствует, что это нечто существует?)».

Ричард Талер

От Homo economicus к Homo sapiens

Отвечать на просьбу сделать прогноз особенно сложно тому, кто, как я, специализируется на систематических ошибках и предубеждениях других людей. Психологические исследования свидетельствуют, что и мои прогнозы о будущем экономической теории (или чего?то другого) едва ли будут безошибочными. Оптимизм (принятие желаемого за действительное). Мы все склонны быть оптимистичными по поводу будущего. В первый день моего курса по принятию решений в рамках программы MBA в Чикагском университете каждый студент надеется получить оценку выше среднего, однако надежды половины из них не оправдаются. Под влиянием оптимизма в своем прогнозе я буду представлять экономическую теорию более похожей на то, какой я хочу ее видеть. Самонадеянность. Данный феномен, связанный с предыдущим, состоит в том, что люди убеждены: они умеют предсказывать лучше, чем на самом деле. Попросите людей отвечать на разные вопросы на общую эрудицию только при уверенности 90%. Вы получите верные ответы менее чем в 70% случаев. Самонадеянность подтолкнет меня к более смелым, чем следовало бы, прогнозам.

Эффект ложного консенсуса. Мы склонны считать, что другие — такие же, как мы. Мой коллега Джордж Ву задал своим студентам два вопроса: «У вас есть мобильный телефон? Какой процент от группы составляют их владельцы?» Обладатели мобильных телефонов считали, что телефон есть у 65% студентов из их группы, тогда как остальные полагали, что у 40%. (Верный ответ был примерно посередине.) Вследствие эффекта ложного консенсуса я буду думать, что другие экономисты со мной согласятся, несмотря на 20 лет, свидетельствующие об обратном. Проклятие осведомленности. Узнав что?то, мы уже не можем представить себе, как думать иначе. Поэтому нам сложнее понять, что наше знание может быть не столь очевидно остальным, менее информированным. Под проклятием осведомленности я буду уверен, что другие читали те же статьи, что и я, и извлекли из них то же самое (то, что я сейчас принимаю как само собой разумеющееся), тогда как в действительности они читали совершенно другие тексты и никогда даже не слышали о тех находках, что так повлияли на мое мышление.

Было бы неловко при прогнозировании будущего экономической теории допустить (да еще в письменной форме) все те ошибки, от которых я неделями предостерегал своих студентов. Впрочем, альтернативы тоже не особенно привлекательны. Рационально я понимаю: наиболее вероятно, что окажется верным прогноз, не предсказывающий никаких изменений в экономической теории. (Я упомянул status quo как вариант систематической ошибки?) Хотя такой прогноз и хорош своей краткостью, читать (и писать) его не очень интересно. Поэтому далее, с дрожью в коленках, я сделаю шесть смелых предсказаний о том, как будет развиваться экономическая теория в последующие два десятилетия, — прогноз, гарантированно содержащий каждую из вышеперечисленных систематических ошибок, равно как и некоторые другие. Вы предупреждены.

Татьяна Вайзер

Эгоцентризм и интерсубъективность во взаимоотношениях человека и окружающей среды

В последние десятилетия в связи с ощущением глобального экологического кризиса отношения человека с окружающей средой становятся все более напряженными и требуют дополнительных ресурсов осмысления. В 1973 году норвежский философ Арнэ Нэш впервые ввел в наш лексикон понятие deep ecology, что переводится как «глубинная экология» или «экософия». В рамках этого направления оказываются важны не только природоведческие параметры, эмпирическая статистика, био (зоо)логические, физико-химические, климатические и географические данные и хозяйственно-экономическое планирование, но и социально-гуманитарная и даже философская составляющая. Фокус экологических исследований смещается от естественно-научной истории животного и растительного мира к экологии как интерсубъективной этике. Если раньше природа мыслилась пассивным объектом исследования и описания, то теперь она представляется равноправным участником интерсубъективного отношения, специфическим и сложным субъектом взаимоотношений человека с окружающим миром. В исследованиях природы возникают понятия, которые раньше использовались только применительно к отношениям между людьми: признание, уважение, ответственность. Глубинная экология оказывается самым тесным образом связана с современной критикой антропоцентризма, или, другими словами, экологического эгоцентризма человека.

Понятия эгоцентризма или антропоцентризма появились в исследованиях окружающей среды сравнительно недавно. Основной упрек антропоцентрической критики в адрес человека заключается в том, что человек всегда мыслил себя центром Вселенной, высшим звеном ее эволюционного развития или венцом творения в логике божественного замысла и не признавал за природой ее самоценности и автономности. Все проецируемые на природу ценности были изначально антропоцентричны, то есть предполагали, что в центре внимания находится абсолютное значение человека и обслуживание его интересов. Четкое определение экологическому антропоцентризму дает, например, П. Карри в книге «Экологическая этика» (2005): Антропоцентризм в экологии — это несправедливая привилегия, которую человеческое существо как таковое единолично приобретает для себя за счет других форм жизни, привилегия, аналогичная таким предубеждениям, как расизм или сексизм. Такой своеобразный «клуб политической силы», пишет Карри, отрицает или заведомо не предполагает, что природа имеет какое?то самоценное значение, не зависимое от человеческих ценностей. Неантропоморфные существа любого вида не имеют независимого морального статуса и заслуживают внимания только в той степени, в какой они имеют отношение к людям; соответственно, любая часть не антропоморфной природы… может эксплуатироваться до бесконечности.

Источник: vk.com

Комментарии: