Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

МЕНЮ


Главная страница
Поиск
Регистрация на сайте
Помощь проекту
Архив новостей

ТЕМЫ


Новости ИИРазработка ИИВнедрение ИИРабота разума и сознаниеМодель мозгаРобототехника, БПЛАТрансгуманизмОбработка текстаТеория эволюцииДополненная реальностьЖелезоКиберугрозыНаучный мирИТ индустрияРазработка ПОТеория информацииМатематикаЦифровая экономика

Авторизация



RSS


RSS новости


2022-03-24 15:12

лингвистика

Языки со временем меняются до неузнаваемости: если базовая лексика пушкинского времени кажется нам вполне понятной, то прочитать что-то на древнерусском без специальной подготовки уже невозможно. Через пару сотен лет и современный русский станет неясным для наших потомков — огромную роль в этом сыграет интернет. Стирая территориальные и языковые барьеры, меняя синтаксисы и способы выражения мыслей, наводняя языки заимствованиями и новыми значениями старых слов, сетевая коммуникация может ускорить развитие языка и поменять речевые практики носителей. 

О тенденциях и трансформации устной и письменной коммуникации под влиянием интернета редактор Яна Климова поговорила с кандидатом филологических наук и лингвистом «Яндекса» Борисом Иомдиным в большом интервью, посвящённом общению с языковыми помощниками, разнице коммуникативных сред в соцсетях, эволюции смайлов, воздействии сетевого общения на речевые способности детей, нейросетях-переводчиках и лексике наших потомков. В беседе ведущий научный сотрудник Института русского языка им. Виноградова РАН рассказывает, как лингвисты измеряют и фиксируют изменения в языках, какие принципиально новые коммуникативные ситуации подарила глобальная сеть, в чём заключается её влияние на грамотность и что случится с мышлением людей, если удалить из языка синонимы, по-оруэлловски оставив вместо них лишь «плюс-плюс» и «минус-минус».

«Фильм смотреть онлайн». Языковые помощники, темпы изменения языка, поколенческая коммуникация в мессенджерах и прототипы смайликов Владимира Набокова

— Каждую секунду пользователи интернета отправляют в поисковики десятки тысяч запросов. Чем отличается язык, на котором люди разговаривают друг с другом, от языка общения с поисковой строкой?

Прежде всего, длиной. В поисковой строке люди пишут коротко, потому что длинно писать лень, а говорить проще.

При этом тут есть отличие. Когда-то давно было исследование «Яндекса» о том, чем различаются женские и мужские запросы. И там получалось, что женские запросы немножко более приближены к естественному языку. Впрочем, это могло варьироваться. Но в целом все равно понятно, что поиск, во-первых, короче, во-вторых, менее грамматичен. В нём гораздо меньше используются какие-то сложносочиненные конструкции. Там что-нибудь такое: «новая версия скачать, браузер реклама отключить», — в именительном падеже, что невозможно в обычном языке.

Кроме того, в общении с поисковиком есть такие интересные нюансы, как порядок слов, который влияет на смысл, и то, почему люди выбирают тот или иной порядок. Тут еще разные языки различаются. Есть языки с более или менее фиксированным порядком слов вроде английского. Есть языки вроде русского, где мы можем сказать по-разному: «я тебя люблю», «люблю я тебя» — все порядки возможны теоретически. Практически эти порядки используются в разной степени и все нагружены какими-то смыслами.

Очень грубо говоря, мы начинаем с того, что уже известно, а ближе к концу предложения сообщаем что-то новое: «Я завтра на работу не приду». Самое важное в конце — «не приду». А начинается предложение с «я». А в поисковом запросе мы самое главное ставим в начало. Не «я хочу смотреть фильм о том, как…», а «монстр живет на улице любит выпить что за фильм». И это тоже довольно интересно.

С другой стороны, надо смотреть на то, как устроены запросы устные. Сейчас люди все больше пользуются голосовым поиском. Это может быть Google, Алиса, Siri и т. п. И тогда люди в меньшей степени меняют свой язык, потому что вслух задавать вопросы не так, как ты обычно говоришь, немножко более сложно, чем написать.

Люди подстраиваются, когда голосовой поиск понимает их не очень хорошо — начинают переформулировать, говорить медленнее, более четко, повторяют какие-то слова. За этим очень интересно наблюдать. Но это еще некоторое исследование будущего. У меня одна аспирантка пишет диссертацию об особенностях голосовых помощников и причинах так называемых коммуникативных неудач, когда нам не удается договориться с голосовым поиском. Практически все с этим сталкиваются. Ты звонишь в банк, что-то хочешь выяснить у живого человека и в итоге начинаешь кричать: «Хочу поговорить с оператором!».

В целом понятно, что отличий от речи здесь уйма, особенно письменной. В меньшей мере заметны отличия, если речь устная, когда есть обратная связь. Одно дело — запрос, который ты ввел, другое — разговор с чат-ботом, который тебе отвечает. Ты начинаешь с ним вступать в диалог, тоже устный или письменный, а он может шутить, прикалываться, вести себя приближенно к человеку.

Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

Есть такая известная штука — тест Тьюринга?. Все компьютерные лингвистические приложения проходят такое тестирование. Хорошая система должна с тобой проговорить несколько минут так, чтобы ты не понял, человек ли перед тобой. И пройти этот тест сложно, особенно если ты понимаешь, как себя вести. Если ты искушенный пользователь, то очень скоро определишь, что с тобой говорит робот. Все-таки поймать юмор, определить эмоцию, иронию, исправить ошибку, которую ты случайно допустил, системе пока сложновато.

— Интересно посмотреть, как трансформируется язык общения с поисковиками в будущем. А какие ключевые языковые тенденции вы наблюдаете в последние годы в устной речи? Как она меняется?

Это очень сложный вопрос, поскольку изменения языка — дело достаточно медленное. За мою или за вашу жизнь много их мы не сможем наблюдать. Я так говорю, потому что для лингвиста язык — это, в первую очередь, система. Система — это в большей степени грамматика, чем лексика. А если считать языком в первую очередь слова, которые употребляют, лексику, то она меняется быстро. Это показало и исследование о том, как меняется русский язык, которое «Яндекс» делал в ноябре.

В этом исследовании мы сравнивали статьи и комментарии на платформе Яндекс.Дзен за последние два года с личными дневниками «Прожито» первой половины XX века и смотрели, какие слова чаще использовались тогда и используются ли они сейчас. И наоборот — какие слова тогда не встречались ни разу, а сегодня популярны. И еще выявляли слова, которые поменяли свое основное значение, — такое происходит достаточно быстро.

Что считать изменением? Можно посмотреть на базовую лексику. Лингвисты обычно выделяют базовую лексику для сравнения родственных языков. Скажем, когда-то английский и немецкий языки были одним — прагерманским. Если мы хотим узнать, когда это было, насколько далеко они сейчас друг от друга стоят, мы берем базовые слова. Есть их список (его в свое время составил американский лингвист Моррис Сводеш): в него входят, например, части тела — рука, нога, голова, числительные, названия основных цветов, обычные глаголы, называющие базовые действия типа «есть, пить, играть». И далее смотрим на соответствие: на сколько процентов этот базовый список поменялся.

У Сводеша получилось, что за 1000 лет этот список меняется в среднем всего на 14%. Например, в древнерусском языке были слова око, уста, чрево, пес, червеный, речи, а в современном русском вместо них — глаз, рот, живот, собака, красный, сказать.

Те слова, которые были в нашем исследовании, конечно, не самые базовые: например, «кейфовать» со временем стало «кайфовать». Было слово «захолонуть» (в смысле «застыть»), теперь его не используют. И таких слов сотни. Видно, что лексика меняется не с одновременной скоростью: редкие слова уходят из употребления быстро, а базовые меняются гораздо медленнее. Поэтому если мы посмотрим на тексты, написанные 100 лет назад, в целом они нам будут очень хорошо понятны. Нам могут быть непонятны реалии: мы можем не знать чьих-то фамилий, каких-то названий, актуальных тогда сюжетов. Но общий смысл прекрасно понятен. Я специально для исследования смотрел и на газеты 300-летней давности. Их можно читать. Да, там слова во многом не так написаны, как сейчас, а базовые слова и строение предложений примерно такое же.

Я читал, скажем, статьи об эпидемиях чумы и холеры (для сравнения с тем, как сейчас пишут о коронавирусе), про карантин — да, там написано «кварантена», а не «карантин». Но в целом все понятно даже и в текстах трехсотлетней давности. До неузнаваемости же язык изменился за большее время — многие сотни лет. Если мы посмотрим новгородские берестяные грамоты XI и даже XIV века, то их без подготовки понять почти нельзя. По разным причинам. Во-первых, там буквы выглядят не так. Если перевести в современные буквы, уже будет лучше. Во-вторых, там пробелов не ставили. Потребуются существенные лингвистические знания и навыки расшифровщика, чтобы понять, где их поставить. А поставишь пробелы, напишешь современными буквами — уже понятнее. В некоторых случаях можно уже даже и без специальной подготовки предположить, о чем текст. Но всё же и грамматика, и лексика тысячу лет назад были другими.

Если говорить про устную речь — о ней, к сожалению, у нас мало данных. Мы не знаем, как древние новгородцы произносили слова — можем лишь косвенно судить об этом по тому, как они писали.

Например, многие знают, что на конце слов до 1918 года во многих случаях писали букву«ер» (ъ). Так писали, но не произносили. Писали: домъ, столъ, братъ. А произносили так же, как и сейчас: дом, стол, брат. И двести, и триста, и даже пятьсот лет назад, а вот, наверное, тысячу лет назад этот ер (особый очень краткий гласный) еще произносили.

Откуда мы это знаем? Потому что мы смотрим на ошибки. Тысячу лет назад никому бы не пришло в голову написать «другъ» как «друг», без «ъ» на конце. Это все равно как написать слово «друг» без «у» в середине — «дрг». Можно, но это просто редкая случайность. А теперь «друг» — единственно правильное написание. «Дрг» по-прежнему никто не напишет, а вот «друк» — возможно. Это ошибка, но понятная ошибка. Любой ребенок так может написать. А почему? А потому что произносится так, потому что там гласной в конце уже нет и последний согласный оглушается.

Вот когда появляются такие ошибки, когда люди начинают пропускать на конце «ъ» и оглушать последний согласный, мы делаем вывод: наверное, они уже не произносят «ер».

К сожалению, данных о том, как говорили люди больше ста лет назад, у нас очень мало. Но что-то мы всё же знаем. Например, лингвисты установили, что в русском языке система ударений существенно поменялась. К сожалению или к счастью, кому как, — но в сторону усложнения. В древнерусском языке предсказать, на какой слог падает ударение, достаточно легко — были простые правила (хотя и не такие, как в современном французском языке, где просто всегда ударение падает на последний слог и вообще ничего не меняется — ты это запомнил и никогда не ошибешься). А сейчас у нас, вообще говоря, нет никаких правил. Просто ты видишь слово… например, «Серпуховская». И даже носители языка сомневаются, на какой слог здесь поставить ударение, — разные люди произносят по-разному: Се?рпуховская, Серпухо?вская, Серпуховска?я… А если мы заставим иностранца прочитать такое слово, ему будет еще сложнее.

Откуда мы знаем, что за сто лет ударения в конкретных словах изменились? У нас есть несколько источников. Во-первых, стихи. Мы смотрим на рифмы и на размер. Пушкин произносил «вари?т» и «дари?т», рифмуя эти слова с «посети?т» и «спит», а мы теперь говорим «ва?рит» и «да?рит» и таких рифм не используем. Таких случаев множество. Во-вторых, опять же, ошибки. Если в гласных начинают ошибаться — значит, они стали безударными. Например, слово насморк раньше произносилось с ударением на последнем слоге: насмо?рк. И вот когда стали появляться ошибочные написания насмарк — значит, тогда ударение и стало переходить на первый слог, второй слог стал безударным и возникла возможность ошибки.

Есть исследования, показывающие, что темп устной разговорной речи увеличивается. Мы начинаем говорить быстрее. По данным Любови Владимировны Златоустовой, за вторую половину XX века темп речи вырос в полтора-два раза в зависимости от возраста говорящего.

Русский язык очень однороден: я не знаю, откуда вы, но вы говорите так же, как я. Но так было не всегда. Были (и пока еще есть диалекты). Но относились к ним всегда как к чему-то вторичному, не очень престижному: «Лучше от местных особенностей речи избавляться и говорить всем одинаково правильно». Особенно в ХХ веке, когда радио, а потом телевизор совершенно одинаково стали везде говорить — это стандартизировало современную русскую речь в большой степени: люди стали говорить гораздо более одинаково. Но в последнее время мы наблюдаем изменение: ослабло ощущение, что все дикторы должны говорить строго с произношением Московского малого театра и никак по-другому. Сейчас этого нет и люди выступают на радио, в подкастах, на YouTube и говорят, как им хочется, не следя за тем, что кем-то не считается правильным. Такая вот волна. Все пришло в единую точку, а теперь немножко начинает различаться, потому что люди слышат: вокруг меня, в моем городе вот так говорят, я тоже так говорю, и никто меня не поправляет, не приводит к единой норме, и слава богу.

— Какое разнообразие процессов! А какие ключевые тенденции, в таком случае, можно отыскать в интернет-коммуникации?

Интернет-коммуникация происходит не так долго, чтобы можно было делать большие выводы. Можно следить за эволюцией разных штук. Например, за появлением смайликов. Когда я научился их писать в старшем школьном возрасте, в 1990-е годы, я писал вот такой смайлик — две точки, носик, скобочка: -)— и до сих пор так пишу, но это уже совершенно архаично. Потом носик ушел, остались две точки и скобочка :). А потом, как мы знаем, осталась просто скобочка). Дальше уже появляются эмодзи, но уже другое: они часто не сопровождают текст, а заменяют его. Это эволюция, которая произошла чуть меньше, чем за 30 лет. Для языка это мало. Вообще смайлики придуманы были давно. Даже считается, что родоначальник смайликов — Владимир Набоков, который в свое время писал, мол, хорошо бы был такой способ на письме выражать интонацию, ироничное употребление какой-нибудь «навзничь положенной скобкой». То есть он прямо это и предлагал.

А реально использовать смайлики в письменной речи впервые стал американский ученый-информатик Скотт Фалман, в 1982 году — ровно сорок лет назад.

Казалось бы, смайлики — это универсальная вещь. Но нет. Эти скобочки нерусскоязычные пользователи обычно не используют и часто не понимают, почему вдруг в письме люди ставят кучу закрывающих скобочек.

В интернет-коммуникации есть различия межъязыковые, внутриязыковые и поколенческие. И с использованием смайликов это тоже работает. Понятно, что смайлик может иметь несколько функций. Если очень грубо говоря, это либо улыбка, либо смех. Улыбка и смех — вещи разные. Смех — это «мне смешно», а улыбка может не значить «мне смешно», а выражать вежливость, хорошее отношение.

Я наблюдаю регулярно ситуацию. Откроем рабочий чат. Там есть люди разных поколений. Появляется новый человек, которого представляют: «Всем привет! Теперь Петя с нами вместе будет работать». И дальше люди пишут: «Привет!», «Привет)», «Привет [эмодзи]», стикер. И это очень четко отличает поколения. Я долгое время не понимал, почему люди улыбаются. Считал, что когда люди пишут «привет)», значит, они порадовались чему-то. Наверное, они знают этого человека. Им смешно: «О, а теперь мы вместе работаем». Потом я понял, что ничего такого нет. Это исключительно вежливость. Они его не знают. Им просто кажется, что писать «привет» без смайлика как бы грубо. Это как если я вошел в комнату: «Здравствуйте!» — «Привет», — не улыбнувшись, с каменным лицом. Нехорошо. Это тоже поколенческие различия.

Где употребляются смайлики? Есть некоторые стихийные нормы, где их употреблять, а где нет, и нигде этому не учат. Школьные уроки русского языка и так во многом отстают от давно принятых стандартов. Скажем, в начальной школе велят ставить точки после заголовков: «Классная работа.», хотя во взрослых текстах заголовки пишутся без точки. Более того, в личной переписке точка в конце сообщения даже начинает восприниматься как агрессия. Но в школе об этом не рассказывают. А уж про смайлики и речи не идет. Самые продвинутые учителя, может быть, дают такие задания, иногда смайлики возникают в олимпиадных заданиях, но не более того.

Есть принципиальные вещи, которые были раньше невозможны в обычной коммуникации. Например, разделение на строки. В письмах, которые писались ручкой, человек дописывал до конца строки, ставил знак переноса, если слово не помещалось, шел дальше и т. д. Правилам переноса до сих пор учат в школе. Я, честно говоря, не понимаю, зачем. Если я пишу от руки, я так уже не делаю. Я заканчиваю слово, где закончилось, без переноса, и иду на новую строку. А если я печатаю, то компьютер сам за меня переносы расставит, если включить такую настройку.

Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

А когда мы пишем в мессенджерах, то сами выбираем, когда будет новая реплика. И это тоже интересно. Я обычно пишу: «Привет!» — посылаю сообщение и дальше перехожу к содержательной части. Это интересно, причем тоже различает поколения. По моим наблюдениям, новое поколение гораздо чаще ставит переводы строки. «Привет!» Со следующей строки: «Крч». Следующая строчка: «Я тут». Получается лесенка. Это такой способ коммуникации, он стал возможным, потому что коммуникация происходит мгновенно. Письма-то не мгновенные, и адресат получает сразу всё письмо целиком, а не по строчке. А еще между собеседниками должна как-то возникнуть договоренность, в какой момент отвечать. Ответный «привет» уже надо писать сразу после получения «привета», или ждешь следующее сообщение? Так возникают принципиально новые коммуникативные ситуации.

Могут возникать и неловкие моменты. У нас есть голосовые сообщения, есть письменные. Тоже пока еще не выработан этикет, как правильно. Можно ли присылать голосовые сообщения, нельзя ли. Если можно, то в каких случаях, кому, какой длины. На что ты рассчитываешь, отправив такое сообщение? Надо ли мгновенно ответить?

Я знаю, что в некоторых сообществах вообще нельзя писать голосовые сообщения. Если ты пишешь, то тебе бот автоматически сообщает, что твое голосовое сообщение никто не прочитает, пришли текст. Распространяются мемы вроде того, что Кирилл и Мефодий даруют азбуку любителям голосовых сообщений.

Складываются новые этикетные нормы, потому что это такой баланс между удобством говорящего и пишущего. Говорящему хочется приложить минимум усилий. Говорить в целом проще, чем писать. Хотя тоже не всегда, зависит от ситуации. Если я сижу на уроке, то тихонечко переписываться под партой я могу, а говорить — нет. Так же на совещании. Или в шумном метро. Но в целом, если таких помех нет, мне проще наговорить. Но будет неудобно другой стороне, которой надо потратить время, чтобы прослушать. Интересная штука — стратегии, когда люди выбирают, как общаться голосовыми сообщениями — все это новая реальность для лингвистики.

А еще может быть так. Можно говорить — и система тебя распознает. Это гибридная вещь. Ты говоришь, а собеседник получает письменный текст. С одной стороны, удобно всем. С другой, возникает посредник — штука, которая распознает и не всегда правильно это делает, знаки препинания не так может поставить. И индивидуальный стиль, который есть у человека, к которому ты привыкаешь, теряется. А это важно, потому что нам хочется чувствовать, как пишет собеседник. И иногда это просто даже необходимо. Допустим, все получили сообщение: «Привет, одолжи 900 рублей». Мы обычно понимаем, реально это наш друг пишет или его взломали. По стилю. Можем задать вопрос. Можем даже увидеть, что он написал с большой буквы, а всегда пишет с маленькой, поставил не такой смайлик, как обычно. Если за него пишет система, которой он надиктовал, это так уже не почувствуешь.

— То есть в разных средах коммуникации в интернете формируются разные языковые средства и правила их употребления. Почему это происходит? Чем может отличаться язык Instagram от Facebook?? И от чего это зависит?

С одной стороны, это зависит от среды, социального слоя — люди распределяются по социальным сетям слоями. Очень условно: аудитория Facebook старше, чем аудитория Instagram и «Вконтакте». Соответственно, у неё другой объем привычных клише, которыми люди общаются — там надо смотреть на устойчивые выражения. Они разные в разных соцсетях, потому что там просто сидят разные люди. Они переносят в свою сеть то, как они говорят. Мы это очень надеемся исследовать.

Видимо, сами сети тоже влияют, потому что там есть свои алгоритмы распространения текстов. Соответственно, что-то становится частотным, и ты перенимаешь удачную шутку: вот эта бытует в Facebook, а эта во «ВКонтакте». Аналогичная ситуация складывается, когда какие-то авторитетные писатели вбрасывают слово, и все начинают его использовать.

Я в первый день 2022 года создал канал в Telegram »Узнал новое слово»: очень давно уже записываю для себя слова, которые узнал за день, и понял, что было бы интересно их опубликовать и исследовать реакцию людей. Каждый день я публикую новое слово, которое в этот же день и узнал — не специально ищу, просто читаю ленты социальных сетей и говорю с людьми. А они голосуют, знакомо им слово или нет. Telegram — пересечение разных людей, которые пришли из разных вселенных — Facebook, «Вконтакте» и других — мой канал посещают русскоязычные люди из разных стран, узнавшие о нём через перепосты друзей… Они друг на друга смотрят, и это очень интересно наблюдать. Аналогом диалектов сейчас выступают языки виртуальных полян: мало людей, которые живут в нескольких сетях сразу — на постоянной основе они обычно обитают в одной.

— Лингвистический пузырь, получается.

Да, именно. Там не приходит учительница, не говорит: «Ты все здесь неправильно сделал, тебе два». Ты пишешь так, как пишешь.

Это действительно никем не лимитируется. И нормы мало на это распространяются. Все равно люди стараются их соблюдать в какой-то мере. Но по-разному. Нормы орфографические — скорее да. Нормы пунктуационные — в меньшей степени. А лексические — что это слово значит то-то или то-то — совсем нет. Может, оно и значит в словаре то-то, но я его буду использовать по-другому, потому что все вокруг меня так его используют. В словаре говорят «прогрев двигателя», а в интернете пишут «прогрев аудитории». И люди обычно даже не подозревают, что, вообще-то, они говорят по-разному и знают разное.

«Не было никакой нормы еще триста лет назад». Как интернет влияет на языковые способности детей

— Современные дети с детства погружены в интернет-среду. Как это может влиять и влияет на их чувство языка и умение им пользоваться?

Хороший вопрос. Чем отличается интернет? В нём есть все. Можно прочитать в нем «Декамерон», «Войну и мир», блог, газету — что угодно. Наверное, когда говорят «интернет-среда», имеют в виду то новое, что есть в интернете, чего без него не существовало. Не книги, не газеты, а паблики с мемами, например. Дети действительно этого видят много. Но они всё же читают, смотрят фильмы, YouTube, слушают музыку, и это формирует словарный запас. Так что у меня нет такого ощущения, что современное интернет-общение наших детей существенно отличается от нашего; не больше, чем у любого нового поколения.

Может быть, современные дети действительно меньше воспринимают текстовую информацию и больше — аудио и видео. Потому что действительно больше фильмов, мультиков, роликов и подкастов, больше голосовых сообщений и меньше действительно чтения, особенно длинных текстов. Однако я бы не сказал, что прямо существенное отличие можно отметить.

Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

— Точно! Ведь с детства они также погружены и в языковую среду своих родителей, которые жили и до интернета. А как интернет влияет на языковую грамотность? Стали ли строже восприниматься нормы или, напротив, к ним стали относиться терпимее?

Я думаю, здесь есть разнонаправленные тенденции. С одной стороны, очень многие тексты стали нам доступны. Грубо говоря, большинство людей в доинтернетную эпоху никогда не производили текстов, которые кто-либо читал, кроме их самих, их друзей или домашних. Теперь, когда я пишу комментарий в интернете, в каком-то смысле все его могут прочитать, все могут прийти и высказать мнение. Это опасно, потому что вот я что-нибудь написал, а мне говорят: «Ты здесь ошибку сделал». Это заставляет людей быть аккуратней, в социальных сетях они гораздо меньше рассчитывают на лояльность читателей. В своей семье ты, может, не ожидаешь, что тебя будут поправлять, а в интернет-пространстве — вполне.

Кроме того, есть всякие помощники в виде спелл-чекеров, которые автоматически исправляют ошибки. Они, конечно, не всё могут, но что-то они могут. В этом смысле тексты в целом, наверное, более грамотны, чем могли бы быть раньше, потому что на это обращают больше внимания.

Такие простые вещи, как «тся/ться», скорее стали писать грамотно, а вот в вещах более сложных (какие слова с какими сочетаются, какие слова что значат) — тут люди более свободны. Нормы в большой степени размываются. И это, надо сказать, довольно трудно воспринимается.

Мы с коллегами часто это обсуждаем, что вот что-то в словарях написано так, а реальные наши исследования показывают, что люди давно говорят и пишут эдак: ударения, написания, значения. Дальше вопрос: что нам делать? Настаивать на правильных словарных нормах, и тогда наши словари все дальше отдалятся от реальности, или поддаваться и писать так, как говорят люди (это то, что называется «узус»). Тогда словарь просто теряет свой авторитет: фиксирует, что никакой нормы нет. Тут сложный баланс.

— А разрыв между узусом и литературной нормой сейчас большой?

Безусловно. Другое дело, что «сейчас» — это не значит, что когда-то он был не большой. Когда-то о нем просто не имело смысла говорить. Норма — вещь в масштабах вселенной очень новая. В русском языке, вообще говоря, не было никакой нормы еще триста лет назад: никаких «официально признанных» грамматик и словарей. Во многих языках её до сих пор нет, даже письменности нет.

Сейчас в русском языке нормы есть. И если считать литературной нормой то, что написано в классических словарях, то разрыв большой, потому что действительно многое, в особенности что касается значений слов, изменилось.

«Уже сейчас языки очень взаимопроникающие». О современных заимствованиях, хтонических неологизмах, нейросетях-переводчиках и лексике будущего

— Из каких сфер в современном русском языке чаще всего сейчас происходят заимствования? Из каких областей знания мы больше всего заимствуем сейчас?

С одной стороны, новые слова в русском языке много откуда берутся. Они заимствуются — безусловно, из английского сейчас больше, чем из других языков. Хотя все-таки не только из английского. На Дальнем Востоке, например, из китайского часто заимствуют. В других регионах из татарского, бурятского, чувашского и так далее — это естественно. Были периоды в истории русского языка, когда было много заимствований из французского языка, немецкого, польского, греческого — сейчас их меньше.

Из каких сфер слова идут в общий язык, когда узкоспециальное слово становится общеупотребительным, очень зависит от текущей реальности. Скажем, когда люди начинают массово использовать технологии, соответствующие термины переходят из чего-то малоизвестного в общеизвестное. Я когда-то занимался историей слов «скачать», «закачать» — сейчас все что-то скачивают. Любой человек (возвращаясь, кстати, к началу нашего разговора) когда-нибудь вбивал запрос «скачать фильм». Почему скачать, собственно? Что это за слово такое? Когда-то в языке информационных технологий было слово «перекачать»: «перекачать информацию».

Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

Оно встречалось исключительно в научных текстах об информационных системах. «Перекачивать информацию» — аналогия от «перекачивать нефть». Когда появился интернет, вдруг массово всем понадобилось брать что-то из него, сохранять на локальный компьютер. И тут же породились слова «с-качать»: из внутреннего сленга специалистов это стало обычным словом, все теперь это говорят. «QR-код», который пришел в общее употребление недавно, — тоже ведь узкоспециальная лексика. Мало кто о ней знал. Сейчас наша жизнь такова, что приходится использовать это слово. Или блютуз, или роутер, или что-то в этом духе. С технологиями понятно: вещь приходит, ей пользуются, названия становятся общеупотребительными.

Очень многое приходит из медицинской лексики. Люди больше этим интересуются, изучая названия болезней, диагнозов, анализов, лечения. Неспециалисты раньше гораздо меньше такого знали и использовали, а сейчас часто. Как и всякого рода бизнес-слова. Причем у всех очень разный уровень владения всем этим. Вот опять же, я вчера узнал новое слово. Вы знаете, что такое дроп?

— «Скинуть, сбросить»… Ну, опять же, в разных контекстах бывает — можно дропнуть информацию, а в фэшн-среде «дроп» — это когда новую коллекцию «выбрасывают» в магазины партиями.

Да, я имел в виду второй «дроп». Мне встретился «лимитированный дроп». Я не слышал никогда. Для кого-то это что-то новое, для кого-то — обычное. Как мы говорили, мы все очень разные и в разных сферах живем. Так что попадают в язык слова из индустрий тоже, вроде фэшн и IT, но в разной степени. То есть какие-то общие тенденции трудно выделить.

— А есть ли у вас какой-то любимый неологизм? Если да, то почему?

Каждый день что-то новое приходит и трудно сказать. Но иногда действительно появляются симпатичные словечки. Пару дней назад натолкнулся на слово «чудушница». Есть такое дагестанское блюдо «чуду», и так называется сковородка для него. Так же называется и женщина, которая изготовляет это блюдо. Дагестанское слово.

Такое красивое слово: «чуду» — ассоциации с чудом. Лингвистически интересно то, что там «ш» появилось перед суффиксом «-ниц». Мы недавно задумались, в каких случаях вообще это «ш» появляется? И поняли, что слово совершенно по законам русского языка образовано. Один мой коллега заметил это слово, и я опросил подписчиков своего телеграм-канала. У меня 87 процентов опрошенных из 1190 человек не знали. И каждый день новое что-то такое появляется.

Или вот я узнал слово «монашка» от стоматолога, вернее, от коллеги, который был у стоматолога. «Монашка» — это такой ватный тампон треугольный, который кладут на зуб в виде платка. Красивый такой образ. Мы не знали. А медики знали: «Да-да, у нас в медучилище говорили так, на сестринском деле. Сестер учат, что эти тампоны называются монашки, но врачам так не надо говорить». То есть для медсестер это нормально, для врачей — нет, слишком сленгово.

Вот еще слово: «хтонюшка». Причем отдельно интересно, что мы не знаем ударения. Это такая особенность письменной коммуникации. Ты видишь слово, ты его используешь каждый день, но ты сам не знаешь, как его произносить, потому что ударение не стоит, а устно ты его не слышал. Вот «хтОнюшка» или «хтонЮшка» — я не знаю. Возможно, что и носители этого слова его используют по-разному.

— Язык также и теряет слова. Многие из тех, что использовались сто лет назад, сегодня не используются. Слова из каких сфер употребления чаще всего уходят и, наоборот, входят?

Часто меняются экспрессивные, эмоциональные слова. Так устроено, что эмоционально хочется как-то по-новому. Всякие слова с отрицательной оценкой, типа «томительно» — мы так уже не будем говорить сейчас. Или «вздор», или «прескверно», «прегнусно». Это уходит. Какие-то новые оценки: «офигенно», «бомбически».

Я когда-то проводил опрос в фейсбуке (у меня есть там группа «Лингвистические опросы») — «Какими словами со значением высокой оценки вы пользуетесь?». «Вау», «круто», «супер», «огонь» многие назвали, а вот «класс» уже в меньшей степени. Оценочные слова быстро меняются.

Понятно, что когда меняются реалии, за ними быстро уходят и слова. Скажем, еще недавно все знали, что такое «видеодвойка»?, а сейчас уже никто не понимает. Это было популярно в девяностые, в самом начале двухтысячных годов, а теперь никто не знает. То есть техника устарела, и слова устарели за ней. Смешно, что в учебниках русского языка для начальной школы как неологизм приводится «модем». А это уже не только не неологизм, а можно сказать архаизм, потому что никто не использует модем, и учебники не успели это осознать.

На некоторые слова есть мода. В 20-е годы XX века была мода на сокращения: продразверстка, замком [заместитель командира, была ещё такая шутка: «замком по морде»].

Сейчас гораздо более популярны аббревиатуры: «фгбун» (федеральное государственное учреждение науки). Или же к «МБОУ СОШ» школьники уже привыкли. Мне бы казалось, что это совершенно ужасно, что ты учишься в «МБОУ СОШ»… Но нет, я опрашивал школьников — им нормально. Люди привыкают: сейчас модно это, а когда-то было иначе. Но опять же, лингвисты не могут предсказать, какая мода будет через пять или десять лет — это всё-таки нагромождение случайных факторов, которые складываются в уникальные комбинации.

— Сокращается ли количество активно используемых синонимов в русском языке и почему это происходит, если да?

Я участвовал в создании Нового объяснительного словаря синонимов русского языка. Смотрел на старый советский словарь синонимов, 1980-х годов — там очень много устаревшего. Вот, скажем, синонимы слова «бродяга»: «босяк», «золоторотец», «подзаборник», «зимогор», «шатун» — никто так не говорит сейчас. А, скажем, слова «бомж» в списке синонимов нет. То есть состав синонимических рядов достаточно быстро меняется. Но такого, чтобы синонимов стало меньше, я не замечал… Одни уходят, другие приходят.

Как интернет меняет язык? Лингвист Борис Иомдин о лингвопузырях соцсетей, общении с поисковиками и лексике будущего

— А что будет, если лишить язык синонимов? Если язык стремится к упрощению, возможно ли, что эта тенденция приведет к редукции языка? Например, в духе того, как это описывал Оруэлл в «1984», когда в словаре останется только «плюс-плюс», «минус-минус», и у людей не окажется пространства для мысли и свободы понимания?

Это какая-то очень гипотетическая ситуация. Написать-то Оруэлл мог, но реально представить, что даже в самых жутких обществах будут лишать каких-то слов — это малореально.

В каком-то смысле даже больше такую роль выполняют социальные сети, которые, как мы знаем, все больше цензурируют. Вдруг ты что-то написал, и тебя забанили, потому что ты использовал какое-то неприличное с точки зрения робота этой социальной сети слово.

Это маловероятно, чтобы людей действительно лишили каких-то слов. Бывает, что речь идет о политкорректности, но обсуждений этой темы много, а слов таких — очень мало. Слова не уходят по чьему-то велению, но постепенно могут заменяться новыми. Новые слова будут обретать новые значения и становиться синонимами старых слов. Синонимы языку очень нужны. Уметь одно и то же называть по-разному в разных ситуациях — важнейшая часть языковой способности человека.

Другое дело, что люди не всегда осознают, какие синонимы в каком случае уместны, не видят стилистических различий. Без обучения это не очень хорошо получается. Само это не всегда работает, чтобы каждый сам понимал, где слово уместно, а где — нет. Синонимы есть, но тому, в каком месте какой из них лучше использовать — хорошо было бы учить.

— Как думаете, на что способны нейросети, и смогут ли они, например, переводить тексты с литературной точностью?

Способны на многое. Технические тексты с распространенных языков переводят хорошо. Но тут важно подчеркнуть, что не всё вообще переводят хорошо, а только то, где у них много данных. Если большие языки (например, русский и английский), у которых много параллельных текстов, доступных нейросети, — в таких случаях ты «скармливаешь» нейросетям эти тексты, где одно и то же сказано на разных языках, и они прекрасным образом сами находят данные, которые обеспечивают автоматический перевод. С русским и английским — легко. А вот с русским и амхарским — уже в гораздо в меньшей степени. Потому что параллельных текстов очень мало. Тут действует естественное ограничение.

Теперь про «литературные» тексты: это вещь очень субъективная. Есть огромное количество споров, что хорошо переведено, а что плохо. Это действительно вопрос вкуса. Вы знаете книгу про Джельсомино? Это итальянская книга Джанни Родари, я в детстве ее любил и сейчас читаю с младшим сыном. »Gelsomino nel paese dei bugiardi» по-итальянски. По-русски переводится как «Джельсомино в стране лгунов». Я выяснил случайно, что кто-то говорит «Джельсомино в стране лжецов». Оказывается, два перевода выходило, и люди просто непримиримо спорят, как лучше. А что тут может сделать нейросеть? Только частотность смотреть, а почему это лучше, это хуже — такого рода субъективное суждение трудно работает.

Автоматический перевод, выдающий довольно гладкий текст, уже есть. Но, конечно, чем автор пишет сложнее, чем больше использует каких-то метафор, каких-то намеренно многозначных слов, отклоняющихся от нормы, с вкраплениями диалектных слов, — тем труднее такое будет переводиться. Нейросеть хорошо работает со всем частотным, плохо — со всем редким. А для всего редкого есть словари, куда специально обученные люди вручную собирают самое редкое, и пока без ручной работы не обойтись, мне кажется.

— Что может случиться с языком в далекой перспективе? Как будут разговаривать наши потомки в далеком будущем?

Понимаете, хочется надеяться, что ничего плохого. Так же примерно и будем. Очень трудно давать прогнозы и говорить, что будет. Никому это еще, кажется, не удавалось. Но кажется, больше будет взаимовлияния — уже сейчас языки очень взаимопроникающие. Сегодня я разговариваю с вами, потом переключусь и на том же ноутбуке буду говорить с кем-то в другом полушарии. Раньше языки меньше контактировали, как и люди из разных регионов и сфер.

В каком-то смысле, может быть, языки даже будут меньше меняться. Потому что как они распадались в ходе истории? Люди разъезжаются в разные места и там по-разному говорят. Была, например, латынь, которая распалась на французский, итальянский, испанский, португальский, потому что жители огромной распадающейся империи контактировали лишь со своими соседями, а не с теми, кто живет далеко. А теперь переселение не означает конца общения: оно продолжается в интернете. Так что, возможно, языки перестанут так быстро расходиться, а будет что-то другое.


Источник: discours.io

Комментарии: