САМООБУЗДАНИЕ ИНТЕЛЛЕКТА

В предлагаемом нами подходе мы придерживаемся установки на самообуздание интеллекта. Это означает, разумеется, не выстраивание искусственных рубежей познания, а отказ от выхода рефлективно-аналитическо-отчуждающих процедур познающего сознания за пределы самой природы этого самого сознания. Если обозреть историческое бытование многих подсистем культуры, то замечается следующая закономерность. Как только действующее в этой подсистеме анализирующее сознание доходит своей дифференцирующей рефлексией до первоэлементов базового субстрата этой самой подсистемы, то в пределе этой отчуждающей объективации предмет рефлексии ассимилируется инструментом его описания, так что сама его субстанция исчезает. Она как будто выражает таким образом свое несогласие занимать позицию онтологически пассивного объекта, в какую загоняет ее сознание на правах гносеологически активного субъекта. Этот феномен исчезновения субстанции и для естественных наук, прежде всего физики, оказывается неразрешимой методологической проблемой. Расчленяющая и типологизующая рефлексия (будь ее субъект философ, лингвист, искусствовед или этнограф) на каком-то уровне анализа вторгается в область первичных синкретических связок – и тогда предмет исследования как будто пропадает: имеющиеся в арсенале исследователя категории и термины оказываются слишком общими, грубыми и вообще не адекватными предмету. Предмет «прилипает» к инструментам и перестаёт быть виден. И это очень даже естественно, ибо мышление, оперирующее дискретными, смысловыми блоками и фрагментами, онтологически инородно неразрывному бытию внешнего мира, хотя и способно смоделировать эту неразрывность на уровне словесных спекуляций. Дискретизация мыслеформ до уровня их знакового выражения рано или поздно приводит к тому, что семантико-семиотические формы становятся с очевидностью не эквивалентны первоначальным прафеноменам, что отнюдь не способствует сглаживанию данной инородности. Именно поэтому, в частности, классический европейский рационалистический дискурс не располагает инструментарием для описания синкретических сущностей.

Снять эту проблему как таковую невозможно в принципе, ибо человек причастен, повторим, не Культуре вообще, но всегда некой определенной системе культуры (ЛКС). Следовательно, осмысление реальности и, соответственно, расширение семантического поля ограничены пределами, заданными такой системой. Сознанию поэтому остаётся либо постигать ускользающие субстанции внедискурсивными способами (например, вхождением в #ИСС – изменённые состояния сознания), либо продолжить дискурсивное дифференцирование – но тогда уж обратившись на самого себя.

Такое вот отражение гносеологического вектора от непроницаемых границ культурной системы довольно часто происходит на протяжении всей человеческой истории, более же всего оно типично для истории новейшей.

Самого же себя сознание может анализировать бесконечно, поскольку природа этого самосконструированного объекта дискретна совершенно под стать методам и процедурам его исследования. Но к познанию самой реальности это имеет уже весьма опосредованное отношение. А если рационалистическим конструкциям предпочесть образные и метафорические фигуры, то происходит субъективирующее распыление смысла по всяким спонтанно всплывающим ассоциациям. Другое дело, что сознанию тогда припоминается его праисторическая жизнь, в какой оно еще не было онтологически отличимо от сознаваемого мира. Действительно, коннотативно-образная смысловая канва генетически ближе к самой природе исследуемых прафеноменов. К таким подходам принято относится с симпатией (такова, например, феноменологическая редукция Э.Гуссерля, оцененная не столь по достигнутым, сколь по обещанным результатам). Но вряд ли научное сознание их примет в качестве универсальных. Европейский рационализм не способен на сознательное саморазрушение.

Итак, самообуздание интеллекта мы понимаем как соблюдение следующих методологических правил (другой вариант: верность следующим методологическим принципам). Не допускать по мере углубления анализа ассимиляции предмета инструментом его познания. Отказаться от традиционной антропоцентрической позиции, рассматривающий мир, как сумму дискретных онтологически пассивных объектов, данных в отношении к гносеологически активному субъекту. Исходя из того, что человек всегда причастен культуре, заменить онтологической модус истины на эпистемологический, не отказываясь, однако, от категории истины как таковой.

Традиционное европейское сознание всегда направляло свою интеллектуально-познавательную активность в сторону границ и пределов культурной системы, ошибочно их отождествляя с границами всего мироздания. Наш подход предполагает иное направление. Не прорываться за пределы, ставя заведомо не разрешимые метафизические вопросы. Равно как и не ублажаться спонтанным и бесцельно-бесструктурным дрейфом в семантико-семиотическом пространстве культуры. Но углубляться внутрь, принимая наличную реальность культуры как исходную, безусловную и невыводимую очевидность, выход за пределы которой, во-первых, невозможен, во-вторых, бесполезен и, в-третьих, чреват саморазрушением сознания.

Культура – не просто некая искажающая призма между человеком и миром. Хотя даже в качестве такой призмы философы, увлечённые метафизикой абсолютного, не торопились её замечать. Затем начались поправки на «исторические условия». Но только современный кризис метафизики поставил философию перед жестоким фактом: человек и мир вне их культурных модусов – суть пустые абстракции. Культура в своих собственных целях конституирует и человека как субъекта, и наличную модальность мира, в каком он существует. Этот неутешительный для философской метафизики расклад стал очевидным в современной гносеологической ситуации. Явной, как никогда прежде, стала теперь возможность выходить на кросскультурную позицию – но столь же теперь ясно и то, что заведомо безуспешна попытка человека выйти, оставшись человеком, из культуры-как-таковой.

[ПРИМЕЧАНИЕ. Философы феноменологического направления (прежде всего Ф.Брентано) заявляют, что объект (сознания) не реален, а феноменален – бытие присуще ему постольку, поскольку оно актуализовано в сознании субъекта. Таким образом, один из берегов субъектно-объектной оппозиции – метаэпистемы всей европейской рационалистической метафизики – скрылся в тумане сознания. Потерять из виду другой берег феноменология не решилась. Сам субъект остался для неё сводимым к самопричинной системе актов, имеющей основание в самой себе, а ни в чём внешнем. Но культуролог, не обязанный столь трепетно относиться к онтологии сознания, может позволить себе ее скорректировать.]

Мир познаваем настолько, насколько культурная система позволяет бытующему в ней сознанию его осмыслить. Ни больше, ни меньше. А дальше начинаются игры познающего интеллекта с Культурой в той или иной ее регионально-исторической версии. Не с Богом, не с миром как с таковым, а именно с Культурой, вернее, со сложно иерархизованной системой её подсистем. И вот тут интеллект может изощряться: отвечать маленькими хитростями на манипулирующее давление культуры, находить отсутствующие (умышленно утаиваемые культурой!) средства осмысления в археологических пластах иных культурных систем, предварительно проделав нелёгкую работу по их раскапыванию и т.п. И тогда, в случае достижения относительного успеха, интеллект способен занять по отношению к своей культурной системе сразу две позиции – как внутри, так и вне её. [Полуотпадение от культурной традиции - прим. ред.]

Самообуздание интеллекта подобно в некотором отношении переходу от экстенсивных жизненных стратегий к интенсивным. Поначалу это последовательно осуществлялось в предметно оформленных сферах – так не пора ли подобному переходу теперь свершиться в сфере интеллекта? Для того интеллекту необходимо будет преодолеть многовековую центробежную инерцию. На что усилий придется ему приложить не меньше, чем сознанию вступающего в неолит первобытного человека, с трудом понимающего, зачем сажать зерно в землю, вместо того, чтобы сразу его съесть.

Идущий внутрь и вглубь интеллект движется не к фантомному горизонту метафизических начал вселенной, куда лукаво толкает его Культура, а к постижению системных оснований самой Культуры (опять же в преднаходимой ее версии). А вот как раз сюда-то Культура и не желает его пускать. Ей выгодней направлять его к пределам и границам, ибо на этом пути он волей-неволей разворачивает вширь смысловые поля культуры, тем самым для неё отвоёвывая жизненное пространство. А вот экспликация и демистификация её собственных структурно-содержательных оснований – это для культуры вещь неприятная и, в конечном счёте, гибельная – реально, а не иллюзорно (как это было с традиционной философией) выходя на внешнюю ей позицию, интеллект обретает недопустимую и опасную для нее степень свободы. Тогда уж он не орудие манипуляции, работающее на экстенсивную прогрессию смыслового и предметного поля культуры. Ограничивая себя в экстенсивном движении к границам, он не только уходит от тупиковых крайностей рационализма и постмодернизма. Он вступает в относительно равноправный диалог с Культурой или, по крайней мере, делает шаг к расставанию с иллюзиями. Разумеется, рефлексия базовых структурно-содержательных оснований культурной системы смертельно опасной может оказаться и для самого познающего интеллекта. Не говоря уже о том, что демистификация первооснований культуры – это как раз то познание, которое приумножает скорбь. Но перед Культурой у субъекта всё же есть одно преимущество. Он таки стал в ходе истории свободным и автономным настолько, что может перейти из одной культурной системы в другую, не теряя своей экзистенциальной самоидентификации. Что говорить, способны на такой переход немногие. А адекватное его осмысление доступно лишь единицам. Но на фоне того обстоятельства, что сама культурная система как целое, вообще на такие переходы неспособна (здесь переход всегда предполагает структурную деструкцию и утрату идентификации) – уже показывает немалое достижение субъекта в его нелёгких отношениях с культурой.

Андрей Пелипенко

Источник: vk.com

Комментарии: