О некоторых особенностях психотравматичных конфликтов во взрослом периоде жизни.

В психологии принято считать, что подсознание человека, нацеленное на его сбережение, по умолчанию формирует в нем адаптивные, то есть приспособленческие формы поведения. В полном соответствии с теорией Дарвина, который нам толкует о выживательных приспособлениях, которые всякое существо вырабатывает в процессе борьбы за право размножиться. Таким образом, травматичный конфликт, который вами определен как генерирующий симптом, перепроживается в регрессии гуманно как способ приспособления к агрессивным обстоятельствам. Гипнотерапевт в этой ситуации очень похож на маму, утешающую расплакавшегося ребенка. Между тем, к числу адаптивные приспособлений относятся не только панцирь и быстрые ноги, но и клыки. Важным элементом адаптации млекопитающих является ярость. А если мы говорим о человеке, то любой пацан знает, что в конфликтный момент внутри человека пульсируют два начала: бежать или нападать. Инстинкт подсказывает: надо бежать, но вспышка ярости может заставить забыть про страх. Это сильнейшая эмоция, которая имеет социальную природу, потому что возникает как реакция на посягательство "снизу". За счет ярости в социальных сообществах поддерживается иерархия, превращающую стадо в стаю. Учитывая, что человек - "животное общественное", и его видовое выживание - это исключительная заслуга стайной формы существования, то сам собой напрашивается вопрос: какую долю в адаптивных реакциях человека должна занимать ярость? Ведь сегодня у человека только один враг - человек. Значит ли это, что "танец маленьких лебедей" традиционной психотерапии пора менять на "железное болеро" логики современного понимания общественных процессов? Ведь природа нервных расстройств всегда социальная?

Я конечно, далек от того, чтобы призывать коллег к стимулированию социального напряжения (по моему, в этом направлении довольно успешно работает другая профессиональная конвиксия), но мне хотелось бы глубже проникнуть в общинное поведение человека. Тем более, что другого и нет. Каждый из нас, не зависимо от степени личного индивидуализма, ощущает себя членом нескольких различных сообществ одновременно. И здесь, мне кажется, для психотерапевта открывается не паханое поле. Ведь в повседневном общежитии мы реализуем индивидуалистическую, если не сказать эгоистическую (читай - агрессивную) адаптивную модель поведения, которую мы принимаем на вооружение подсознательно. Лингвисты уже давно заметили, что определенные книжные, киношные и даже изустные образы в юношеском возрасте воспринимаются как поведенческие модели для эффективного выживания. Они участвуют в формировании характера человека, потому что три-четыре впечатления от наблюдения за действиями "модельного героя" (Лотман), и реципиент в реальной жизни начинает автоматически отыгрывать полученный эмоциональный заряд. Он подражает кумиру, поступая в сходных ситуациях так же как поступил бы тот. Подспудная цель - выглядеть в глазах окружающих так же, как в его глазах выглядел этот герой. От этого зависит место в Стае. Цель не осознаваемая, а значит, реализуемая на уровне, где формируются те самые выживательные модели, которые мы приписываем деятельности нашего подсознания. Самое удивительное, что рефлексия имеет место только от наблюдения "преступных" (от слова "переступить") поведенческих актов, когда нарушается граница допустимого, возможного, ожидаемого. Только в этом случае мы испытываем удивление - эмоциональный импульс, свидетельствующий о случившемся акте познания, когда изменяются представления. Таким образом, модельное поведение - это чистой воды индивидуализм, который, тем не менее, поддерживается нашим подсознанием, не смотря на его общинную природу. Достоевский и Ницше наблюдая эту диалектику, пытались понять механизм организации человеческого сообщества. Выводы они делали разные, но нас интересует клинический аспект индивидуального поведения "общественного животного".

Вот пример из моей практики. Мальчишка окончил школу и поступил в университет, где не сумел себя поставить. Начались регулярные, а главное прилюдные измывательства со стороны компании гопников, превративших университетскую жизнь мальчишки в Ад. Однажды, прижатый тычками и пинками своих мучителей, парень не сбежал, как обычно, а заорал. Он просто кричал что есть мочи "А-а-а-а-а", с яростью глядя на остолбеневших хулиганов. Продолжительный крик в переполненных коридорах университета мгновенно образовал вокруг участников этой сцены толпу. В непривычной ситуации "оппоненты" нашего героя сдулись, а тот стал героем дня. Я в этой истории увидел пример социальной адаптации: "включилась" выживательная модель поведения, которая требовала от героя только одного - ярости. То есть человек должен был оскорбиться посягательством "снизу", вознегодовать, реагируя на него как на попытку нарушения... нет, не прав личности, а общественных устоев. Ведь на подонков кричал не индивидум, а стая. Иначе бы они не ретировались. Таким образом, индивидуализм выступил инструментом общинного сознания. Я думаю, что социальное поведение отличается от генетического (пища, секс, сон, шахматы/чтение) тем, что оно всегда имеет семантическую (читай, подражательную) природу. А значит, а каждом психотравматическом конфликте взрослого периода жизни надо искать "невидимку" - не включившееся модельное поведение. Просто не хватило ярости.

Комментарии: