Терапия последствий абьюза

“Моим лучшим учителем в области терапии травмы был не специалист по травме, не клинический эксперт, и даже не коллега: это была клиентка, очень необычная женщина, которая сначала напугала меня до смерти.

Мариса начала ходить ко мне в начале 1990-х - лет через десять после того как я начала работать терапевтом - из-за своих пугающих навязчивых мыслей о том, как она душит свою четырехлетнюю дочь подушкой, которые возникали каждый раз, когда она слышала, как дочь плакала. Она говорила, что что-то в связи с этим плачем вызывало нестерпимые чувства ярости и беспомощности. “Нужно сделать так, чтобы она перестала кричать! Я просто хочу, чтобы она заткнулась!” В то же время Мариса чувствовала глубоко внутри страх и стыдилась этих мыслей, утверждала, что никогда бы не причинила вреда своему ребенку. В свои 35 Мариса была очень интеллектуально развитой женщиной в стабильном браке. У нее была успешная карьера в библиотеке, и она была матерью 8-летнего мальчика, который не вызывал в ней таких мыслей.

Я была первым терапевтом Марисы, и мы быстро наладили хорошие отношения. Она не пропускала сессии и следовала - или старалась следовать - поведенческим рекомендациям, которые я давала: делала перерывы, когда чувствовала себя напряженной, училась вязать, чтобы расслабиться, читала книги по воспитанию детей, которые я ей рекомендовала, слушалась моих советов, как обходиться с плачущим ребенком. Она даже приводила своего мужа на несколько сессий, чтобы я поработала с ними как с родительской командой. Я видела, что она очень старается, но эти меры, казалось, совсем не помогали. И, так как не хотела ее подвести, я тоже продолжала стараться.

Терапия продолжалась, и у Марисы появилось мужество поделиться и другими своими трудностями. На шестом месяце терапии я узнала, что она заливает стресс алкоголем, режет себя, и борется с различными заболеваниями, от хронического расстройства ЖКТ до мигреней и возможной фибромиалгии. Мне становилось не по себе. Я размышляла: “Это измученная проблемами женщина с 10 различными диагнозами. Мне это не по зубам”.

Потом, на сессии в начале второго года терапии, - это случилось. Прямо тут, у меня в кабинете, у меня на глазах, Мариса превратилась в другую личность. Пока я испуганно сидела в своем кресле, она слезла с дивана, села на пол, скрестив ноги, и начала говорить как 4-летка. “Давай поиграем в игру?” - спросила она, ее лицо по-детски сияло в предвкушении. И до того как я успела вообще подумать об ответе, она добавила: “Или давай порисуем?”

“Твою мать! Что же мне делать?” - я запаниковала. Это был первый раз, когда я видела “переключение” в реальной жизни - поведенческое проявление того, что тогда называли расстройством множественной личности, и что сейчас называют диссоциативным расстройством идентичности.

Та сессия продлилась больше часа, потому что, будучи четырехлеткой, Мариса не могла отвезти себя домой, и я не могла дать ей уйти из моего кабинета в таком состоянии. Я водила ее по комнате, отчаянно пытаясь переориентировать ее на настоящее время и пространство, пока, наконец, взрослая ее часть, которая знала, что делать с ключами от машины, болтавшимися в ее руках, не вернулась. Но мое чувство некомпетентности преследовало меня. На следующей встрече я сказала: “Послушай, Мариса, я догадываюсь о том, что является причиной твоей проблемы, но это что-то, в чем у меня нет опыта. Ты заслуживаешь лучшей возможной помощи, и я знаю терапевта, который может тебе помочь. Я бы хотела перенаправить тебя к ней”.

“Нет,” - сказала Мариса, голос ее звучал тверже, чем обычно. “Я никуда не пойду. Я хочу, чтобы мне помогла ты. Просто продолжай, ты можешь читать все, что тебе нужно, говорить со своим супервизором, искать все, что тебе понадобится, но я никуда не пойду”. Так начался мой экспресс-курс терапии травмы. Я чувствовала себя задавленной, но Мариса настаивала. Я боялась, что, откажись я от работы, она не продолжила бы терапию.

В тот период моей карьеры я кое-что все-таки знала о том, как лечить травму. Но подход, в котором я обучалась в конце 1980-х, основывался в большей мере на идее, что такие клиенты, как Мариса, несут в себе ужасный опыт, который необходимо раскопать и полностью пережить заново, чтобы исцелиться. Почти никакого внимания не уделялось внутренним силам, которые травмированные клиенты могли бы себе вернуть, если бы им дали какой-то шанс. С таким постоянным акцентом на патологии - неудивительно, что терапевты склонялись к тому, чтобы относиться к клиентам как к одномерному пучку дисфункциональности и боли.

И я легко могла бы начать относиться к Марисе так же. Вскоре я узнала, что ее сексуально использовали большую часть ее жизни, с 4 до 20 лет. Ее абьюзерами были оба ее родителя, бойфренд ее сестры, и неизвестное число мальчиков-подростков, которые насиловали ее, когда она диссоциировала. Но фактически приказав мне прийти в себя и стать компетентным, а не растерянным, терапевтом, Мариса показала свою черту, которую я раньше не замечала. Передо мной была предположительно “сильно нарушенная” женщина, которая проявляла решимость и волю, равно как и осознание того, что именно ей необходимо лечить. Какими бы ни были ее трудности и каким бы ужасным ни было ее прошлое - в тот момент она была способна отстаивать себя, давая понять, что лучшая возможность для ее исцеления - в том, чтобы остаться со мной, в доверительных, аутентичных, безопасных отношениях, которые между нами возникли.

Процесс пугал меня, но я чувствовала азарт. Я читала каждую новую книгу по травме, посещала все семинары, на которые могла записаться, и начала работать с экспертами по травме, которые были ведущими в начале 1990-х. Я узнала о важности создания безопасной атмосферы, уделения времени построению доверительных отношений, оценки и модификации когнитивных искажений, и увеличения внешних поддерживающих ресурсов.

В какой-то момент терапии на меня снизошло своего рода озарение. Я не только поняла, что Мариса учит меня в том, что касается ее диссоциативного расстройства идентичности, но мудрость содержится даже в симптомах ее состояния. Все с чем она боролась, - мысли, чувства, поведение, которые патологизировались в литературе и доказывали, как она нарушена, - было на самом деле творческими стратегиями совладания, которые помогли ей остаться в живых.

Пусть части Марисы иногда меня пугали, мне становилось понятно, что они не были в основе своей патологичными. Напротив, это были члены созданной внутренней семьи, которые помогали ей функционировать. Некоторые части подавляли ее глубоко укорененную ярость, чтобы она могла сохранять связь со своими абьюзивными родителями и взаимодействовать со сверстниками. Другие части отделяли ее воспоминания об абьюзе, чтобы она могла приходить в школу и концентрироваться на математике и истории. Я даже начала смотреть на ее самоповреждающее поведение - злоупотребление алкоголем и порезы - как на творческие попытки одновременно сообщить о своей боли и отвлечь ее от нее, когда ужасные воспоминания бурлили близко к поверхности и угрожали захлестнуть ее. Ее симптомы были крайними мерами по спасению жизни. И я стала относиться к ней с восхищением, даже благоговением, за ту силу разума и духа, которые позволили ей выжить.

Я начала иначе работать с клиентами. Я понимала их симптомы как одновременно болезненные и травматичные, и креативные и направленные на спасение жизни. Через это понимание “и, и” я смогла привнести больше надежды в мою работу. И мои клиенты, и я, становились любопытными в отношении их внутренних способностей и в отношении других, более прочных аспектов их жизни. Я стала меньше говорить и больше слушать, и то, что я слышала, подтверждало, что мои клиенты были гораздо больше, чем их травмы. Они не только одновременно боролись и росли, но, во многих случаях, их рост оказывался побочным эффектом их борьбы.

Когда я позже работала как специалист по травме, я часто слышала у себя в голове голос Марисы: “Читай больше, ходи на конференции, учись у специалистов, чтобы ты поняла, как мне помочь”. И я так и делала. Я использовала стратегии из фокусинга и сенсоримоторной психотерапии, одновременно работая с движением, телесными ощущениями и дыханием, чтобы переработать болезненные воспоминания Марисы о сексуальном насилии. С моей поддержкой она рисовала образы безопасных мест и писала стихи, посвященные как своей четырехлетней дочке, так и своей четырехлетней раненой внутренней девочке.

Творческая работа, казалось, давала сил многим из моих клиентов с травмой, отчасти потому, что они уже были творческими, изобретая все эти стратегии для безопасности и выживания. Теперь они использовали свое воображение, чтобы заглянуть за пределы боли и даже извлечь какой-то смысл из ужасных событий. Мариса, например, запланировала выступления для подростков в местных школах об изнасилованиях. Она сказала: “Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь уберечь девочек от той ужасной травмы, что я пережила”.

Пока я продолжала быть свидетелем похожих процессов у других клиентов с травмой, я натолкнулась на парадигму позитивной психологии, разработанной психологом Мартином Селигманом из Университета Пенсильвании, которая была основана на исследованиях качеств, помогающих людям преодолевать невзгоды. В противоположность своим первоначальным предположениям, Селигман обнаружил, что не все отвечают на травму острым чувством беспомощности. Для некоторых побочным эффектом травмы был значительный рост, надежда и даже укрепление. Это отозвалось во мне: я наблюдала это в своем кабинете. Исследования также показали, что клиницисты могут способствовать такому росту, перенаправляя клиентов к положительным эмоциям и мыслям, и поощряя их искать поддерживающие отношения.

Через семь лет терапии, несмотря на то, что Мариса продолжала переживать взлеты и падения, она стала чувствовать больше сострадания к себе, к ее фрагментированным частям, и, что удивительно, даже к своим абьюзерам. “Мои родители сами пережили ужасное насилие, когда росли”, - сказала она мне. “Я не пытаюсь их оправдать. Я просто начинаю понимать, что есть целые поколения жертв и боли в моей семье. Мои родители не понимали этого. Да, они должны были бы научиться быть лучшими родителями, но у них было образование на уровне 9-го класса, не было денег, и никакой возможности получить терапию”. Она выпрямилась в кресле. “Знаю, что я никогда не позволю своим детям страдать так, как страдала я. Цикл насилия и невежества остановится на мне”.

В заметном переходе от ПТСР к посттравматическому росту Мариса стала использовать иглы, которыми она годами резала себя, чтобы шить потрясающие покрывала на кровати детей, живущих в приютах. Она освобождала части себя, которые наказывали ее тело и выпускали боль через самоповреждающее поведение.

За 32 года работы с травмой я научилась видеть в своих клиентах настоящих героев - мудрых, храбрых, творческих даже тогда, когда им очень больно и печально. И мне дана честь помочь им дирижировать оркестром их внутренних частей до тех пор, пока они не смогут делать это самостоятельно. Я знаю, что я не могу играть на их инструментах за них, но я могу вести их и вдохновлять, надеясь, что, фраза за фразой, они сами смогут создавать свою собственную музыку”.

Автор: Лиза Ференц

Перевод Иван Стрыгин

Комментарии: