Высший разум в голове человека

Легенда о Золушке: 

университетский вариант, рассказанный автору случайным собеседником — студентом мехмата МГУ

Когда Израиль Гельфанд окончил девятый класс школы в небольшом местечке под Одессой, учитель математики сказал ему: «Изя, дорогой, я больше ничему тебя не смогу научить. Езжай в Москву, найди там МГУ, а в МГУ — мехмат. Учись дальше, и ты станешь великим математиком!»

На механико-математическом факультете МГУ девяти­классник дошёл только до секретаря деканата.

— Молодой человек, где ваш диплом об окончании средней школы? — возмутился секретарь. — Ах, у вас его ещё нет! Тогда езжайте к себе назад на Украину и приходите через год, с дипломом!

Но вернуться домой Гельфанд уже не мог — так ­запали в душу слова учителя о великом будущем. Он решил остаться в Москве, и чтобы заработать на жизнь, устроился гардеробщиком в Ленинскую библиотеку — всё как-то ближе к книгам.

Однажды его заметил там за чтением монографии по высшей математике молодой, но уже знаменитый математик Андрей Николаевич Колмогоров.

— Мальчик! Зачем ты держишь в руках эту книгу? — спросил учёный. — Ведь ты не понимаешь в ней ни строчки.

— Я извиняюсь, товарищ профессор, но вы не правы! — парировал Израиль.

— Не прав? Тогда вот тебе три задачки — попробуй решить хотя бы одну до моего возвращения. У тебя есть два часа!

Колмогоров пробыл в библиотеке дольше, чем рассчитывал, и, вернувшись за пальто, отдал номерок другому гардеробщику, совершенно забыв о поручении юному Гельфанду. Уже на выходе из вестибюля он услышал позади робкий оклик:

— Товарищ профессор! Я их решил…

Андрей Николаевич вернулся, взял у Гельфанда исписанные торопливым почерком листки, выдранные из школьной тетради, и с изумлением обнаружил, что все задачи решены, причём последняя, самая трудная — необычайно изящным и неизвестным ему способом.

— Тебе кто-то помог? — не мог поверить профессор.

— Я извиняюсь, но я решил всё сам!

— Ты сделал это сам?! Тогда вот тебе ещё три задачки. Если решишь две из них, возьму на мехмат к себе в аспирантуру. У тебя на всё про всё четыре дня.

На пятые сутки Колмогоров появился в гардеробе Ленинки и направился прямиком к тому сектору, который обслуживал Израиль Гельфанд.

— Ну как дела? — полюбопытствовал профессор.

— Мне кажется, я их решил… — мальчик протянул математику листы с задачами.

Колмогоров погрузился в чтение. Изучив листки, учёный поднял голову, внимательно посмотрел Изе в глаза и сказал:

— Извините меня, пожалуйста, за сомнения в авторстве решений тех первых задач. Теперь я вижу, что вам никто не помогал. Дело в том, что ни в этой библиотеке, ни за её пределами вам никто не мог подсказать решение нынешней третьей задачи: до сегодняшнего дня математики считали её неразрешимой! Одевайтесь, я познакомлю вас с ректором МГУ.

Они застали ректора в его кабинете на Моховой. Тот сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то напряжённо писал. Ректор лишь мельком взглянул на вошедших:

— Андрей Николаевич! Мне надо срочно дописать документ, а вы врываетесь ко мне с каким-то мальчишкой!

— Простите великодушно, но это не мальчишка, а Израиль Моисеевич Гельфанд, гениальный математик, — уверенно представил Изю ректору первого университета страны Колмогоров. — Он любезно согласился пойти ко мне в аспирантуру. Прошу вас распорядиться.

Вот почему так случилось, что академик Гельфанд никогда не учился в 10-м классе и никогда не был студентом. Зато стал в своё время научным руководителем студента-?математика Виктора Садовничего, будущего ректора МГУ. 

Сутулый человек небольшого роста

Около пятидесяти лет назад Александр Спирин пригласил меня на биологический семинар Израиля Гельфанда. Я пришёл, ничего не зная об изуверском правиле семинара заставлять новичка делать без подготовки часовой доклад на выбранную им, новичком, тему. А говорить надо было, обращаясь к элите нашей биологической мысли: семинар был закрытым, и приглашали на него очень и очень выборочно.

Я уютно устроился в последнем ряду и приготовился слушать докладчика. И вот в зал вошёл небольшого роста сутулый человек с живыми глазами. «Гельфанд!» — прошептал мой друг и коллега Федя Северин, толкнув меня в бок. Израиль Гельфанд сел в первом ряду, обернулся к аудитории и сказал:

— У нас сегодня новичок. Его привёл Саша Спирин. Скулачёв, пожалуйста, к доске. Расскажите нам что-нибудь интересное.

Хорошо, что я сел на галёрке: у меня было время обдумать тему доклада, пока я шёл через длинный зал заседаний Института биофизики. Я решил рассказать о своей идее, что фермент — не просто очень мощный катализатор разнообразных химических процессов, а умный катализатор, который самостоятельно оценивает внутриклеточную конъюнктуру и решает на основании такой оценки, где, когда и в какую сторону вести ускоряемую им реакцию. К счастью, я только что отдал в печать рукопись книжки, в которой представил концепцию самонастраивающегося катализатора.

Если не сама идея, то по крайней мере способ её аргу­ментации показался почтенной аудитории свежим. Меня перебивали, засыпали вопросами, на которые я, по-видимому, достаточно удачно отвечал. В какой-то момент Гельфанд вдруг вскочил, обвёл взглядом зал и воскликнул:

— Послушайте, где вы его нашли?!

Спирин довольно улыбнулся. И тут меня понесло как Остапа Бендера: в ответе на очередной вопрос я самую малость заступил за черту, отделяющую факты от вымысла. Правда, быстро спохватился, да и время семинара закончилось.

— Ну что, оставляем? — спросил Гельфанд, и в зале раздался одобрительный гул.

Так я стал членом знаменитого биологического семинара и оставался в нём четверть века вплоть до его закрытия в конце 1980-х. Но только лет через десять после своего бенефиса я узнал истинное мнение Гельфанда о том докладе.

Как-то Израилю Моисеевичу показалось, что очередной докладчик немного грешит против истины во имя красоты своей концепции. Гельфанд прервал его и рассказал байку про ленинградского актёра, вздумавшего написать воспоминания. Рукопись он отправил на суд московскому другу-литератору, сопроводив запиской: «Шлю мемуары. Надеюсь, ты сам поймёшь, где в них правда, а где мой талант».

— Мне кажется, вы ставите перед нами такую же задачу, пытаясь сделать доклад красивым. Но если мне надо красивое, я лучше пойду в кино! — заверил руководитель семинара и продолжил: — Помните, как Скулачёв в своём первом выступлении под конец тоже скатился в красивости? С тех пор с ним такого, по-моему, больше не случалось.

Меня поразило, что он уловил огрех в докладе по специ­фической теме, далёкой от его научных интересов. Не менее удивительным было то, что Гельфанд ни ­словом не ­обмолвился об этом в день моего выступления, а высказался ­много лет спустя, позволив мне воспитать в себе чуткую и здоровую самокритичность.

Гельфанд был душой семинара, его мозговым центром, камертоном, сверяясь с которым каждый из нас, его учеников, мог безошибочно определить, достойны ли внимания наши работы.

Слабый пульс столичной науки

В конце 1980-х, когда наша страна погружалась в свирепый экономический кризис, Израиль Гельфанд получил ценную и престижную международную научную награду — премию Киото. В номинации по математике она присуждается всего раз в четыре года одному-единственному учёному. В это же время Гельфанда пригласили организовать лабораторию биологии нейрона в Ратгерском университете (штат Нью-Джерси, США). Израиль Моисеевич принял предложение и уехал. Так прекратились легендарные гельфандовские семинары, что стало невосполнимой потерей для интеллектуальной жизни Москвы. Её пульс ослаб.

Через год он ненадолго вернулся и, конечно же, собрал математиков поговорить. Дело было в 536-й аудитории лабораторного корпуса «А» Института физико-химической биологии имени А. Н. Белозерского. Мой кабинет был этажом ниже.

Когда я узнал, что Гельфанд там, — опрометью бросился наверх и заглянул в аудиторию, чтобы хоть издали увидеть своего учителя. Израиль Моисеевич заметил меня и вышел в коридор. Мы стояли некоторое ­время, молча глядя друг на друга. Обычно я не сентиментален, но тогда на глаза навернулись слёзы. Гельфанд крепко обнял меня, чуть привстал на цыпочки и поцеловал в лоб. Я понял, что моя любовь к нему не была безответной.

«Кот Шрёдингера» благодарит Александра Шеня, а ­также семью Израиля Моисеевича: Сергея, Михаила и Татьяну Гельфанд за помощь в подготовке публикации.

Источник: kot.sh

Комментарии: