Социум и мозг: биокультурный со-конструктивизм

Социум и мозг: биокультурный со-конструктивизм

Автор Бажанов В.А.

Революция в современной нейронауке, особенно в той ее части, которую принято называть «культурной нейронаукой», заставляет не только существенно пересмотреть и переосмыслить принятые ранее представления о формировании и функционировании мозга, но и ставит нетривиальные вопросы о связи особенностей нейробиологических структур и социума, который является носителем той или иной культуры.

Отражаются ли социокультурные реалии на формировании и функционировании мозга и если да, то каким образом? В какой степени эти реалии предопределяют модусы активности тех или иных нейронных сетей? Имеет ли место влияние особенностей строения и активности мозга на социум и культуру? Можно ли рассматривать социум, культуру и мозг в качестве целостной системы, каждый элемент которой так или иначе оказывает воздействие на остальные элементы, работает принцип обратной связи, а анализ этой системы предполагает преимущественно холистический, а не редукционистский подход? Иначе говоря, является ли адекватным здесь образ улицы с двусторонним движением, когда происходит постоянный «обменный процесс» между социумом (имея в виду и культуру) и мозгом?

Полагаю, что на все данные вопросы ответ может быть положительным.

Постараюсь это положение обосновать недавно возникшей идеей, которая является стержневой для направления, которое условно называется биокультурным конструктивизмом [Коул 2009, 69; Malinowska 2016, 3867]. Стоит заметить, что более точно его следовало бы назвать биокультурным со-конструктивизмом[1], поскольку оно изучает особенности взаимовлияния и социума, и культуры, и мозга, реципрокные (имея в виду феномен обратных связей), динамические и интерактивные отношения между всеми элементами этой целостной системы, которые выступают здесь как открытые подсистемы, подверженные эндогенным и экзогенным изменениям. Это направление стремится представить картину «социального мозга»[2] в аспекте детерминации особенностями активности мозга тех или иных составляющих социума и культуры, в определенном смысле «нейродетерминированности» культуры и своего рода аккультурации активности мозга [Adolphs 2009; Franks 2010; Han 2017].

Особая актуальность исследований в данном направлении кроме фундаментальных проблем, относящихся к эпистемологии, соотношению биологического и социального, психологизма и антипсихологизма, по-прежнему обсуждаемой концепции витализма [Osborne 2016] и т.п., определяется тем, что они могут предложить чрезвычайно перспективные неинвазивные инструменты и методы борьбы с разного рода многочисленными психическими заболеваниями и ментальными патологиями, которыми страдают миллионы жителей планеты [Kennedy, Adolphs 2012; Chiao, Li, Turner, Lee-Tauler, Pringle 2017], раскрыть новые механизмы боли и способы ее купирования, а также внести вклад в методы лечения разных болезней, например, даже казалось бы далеких от нейрофизиологии астмы и сердечной аритмии [Reynolds Losin 2017, 2][3].

Культура как фактор биологической адаптации

Э. Дюркгейму приписывают сравнение значения культуры для человека со значением воды для рыбы. Человек с самого рождения погружен в определенную культуру с ее духовными и материальными ценностями, смыслами, явными и неявными конвенциями, которые в силу особой пластичности мозга формируют и преобразуют его активность[4]. Небиологические и негенетические – социокультурные по своему содержанию – факторы оказывают не просто заметное, а зачастую решающее воздействие на функции нейроструктур и перестройку содержания и активности мозга. С когнитивной точки зрения культура задает ракурс видения мира и модусы его оценки или же фильтра, который отсеивает не вписывающиеся в «категориальную сетку» культуры фрагменты реальности. С логической точки зрения основным механизмом аккультурации выступает процедура абдукции, которая позволяет на сознательном или бессознательном уровне выдвигать гипотезы и делать правдоподобные умозаключения о содержании и связях различных явлений и процессов.

Благодаря тому, что культура выработала эффективные инструменты и практики достижения и сохранения определенных ценностей, она оказывается средой, в которой происходит последовательная подготовка личности в плане биологической адаптации фактически вплоть до совершеннолетия и даже позже. И напротив, биологические факторы обеспечивают процесс аккультурации человека. Перспективы создания человеческого общества и его отдельных сообществ открывались по мере увеличения объема мозга и особенно неокортекса, причем рост объема мозга позитивно коррелирует с индикаторами сложности социальной группы [Chiao, Bebko 2011, 20]. Высказываются также предположения, что возможность социальной жизни во многом обеспечивается миндалиной, которая связывает нейронные сети так или иначе имеющие отношение к социокультурной активности человека [Li 2007, 535; Franks 2010, 45; Bickart, Dickerson, Barret 2014].

Некоторые зачатки социальной и культурной жизни, своего рода протосоциальность, протокультура наблюдается у разных представителей животного мира: у обезьян, слонов, крыс, птиц, китообразных и даже рыб. Здесь имеются в виду такие их качества, как наличие различных «диалектов» в пении птиц (особый «диалект» курских соловьев исчез в результате их истребления во время Второй мировой войны), синхронизированное «пение» китов, взаимопомощь и коллективное добывание пищи у крыс, помощь в определении источников воды и соли у слонов, ассоциированное поведение косяков рыб и т.п. (подробнее см.: [Dominguez, Douglas Lewis, Turner, Egan 2009, 45]). Возможно, что истоки такого рода поведения, относящиеся к механизмам мимесиса и ассоциации, находятся в зеркальных нейронах, предполагающих автоматическое копирование и запоминание действий других особей, которое задает устойчивый репертуар поведения.

Качественное отличие способности к социальной жизни у человека от протосоциальности животных заключается в том, что человеческая культура носит интерсубъективный и саморефлексивный характер, который связан с пониманием целей и сущности деятельностного отношения к миру и к другим людям, а также способностью к абстрагированию, фантазии и оперированию символическими данными. Люди не просто участвуют в коллективных действиях; они занимаются осознанной деятельностью и вкладывают в нее определенный смысл, производя критическую экспертизу конечных результатов и путей их достижения. Только человеку оказывается присущим альтруистическое поведение, которое, вообще говоря, не связано с ожиданием ответного действия такого же характера, и альтруистическое наказание [Fehr, Gaechter 2002, 138]. С нейроантропологической точки зрения мы здесь сталкиваемся с дополнительными (близкими к смыслу, который вкладывал в это понятие Н. Бор) механизмами коэволюционного филогенеза и самосогласованного онтогенеза.

Нейрогенез в некоторых отделах мозга (прежде всего в теменной доли, гиппокампе и обонятельной луковице) происходит едва ли не на протяжении всей жизни [Kitayama, Park 2010, 122–123], а особенно динамично вплоть до периода «ранней зрелости», юношества [Choudhury 2010, 160]. Структура и организация мозга, равно как и ментальность с самого рождения ребенка и вплоть до пубертатного периода во многом определяются той социально-культурной средой, в которой формируется личность [Chiao, Li, Turner, Lee-Tauler, Pringle 2017, 8].

Р. Данбар заметил, что моногамные парные брачные и дружеские отношения могут наблюдаться только у живых существ с заметно увеличенным объемом мозга и особенно неокортекса [Dunbar 2009a, 1121]. Сложная социальная организация, предполагающая дифференциацию непосредственного окружения на близких друзей и, возможно, заклятых врагов, возможна только в условиях большого мозга и неокортекса. Это позволяет говорить о своего рода «социальном мозге». Специфика социальных организаций накладывает жесткие требования к величине, структуре мозга и его когнитивному потенциалу; более сложная организация требует более сложного мозга. По-видимому, сеть отношений между людьми, которая характеризуется прочными дружескими связями, ограничена примерно ста пятьюдесятью членами [Dunbar 2009b, 563]. Это так называемое «число Данбара».

Думается, что вовсе не случайно в процессе развития с момента рождения объем мозга человека увеличивается примерно в четыре раза, тогда как у обезьян увеличение объема мозга существенно меньше. Кроме того, значительно более растянутый период цитогенеза клеток мозга у человека ведет к более сложной организации, которая оказывается достаточной для его вовлечения в процесс культурной и биологической адаптации [Falk 2016, 104].

Люди значительно легче узнают лица представителей своей расы и социальной группы, тогда как лица других рас и социальных групп воспринимаются обычно с трудом и плохо запоминаются. Если трехмесячные младенцы достаточно легко распознают ранее не встречавшиеся лица четырех этнических групп (кавказцев, китайцев, африканцев и арабов), которые принимали участие в эксперименте, то полугодовалые дети распознавали уже только лица из двух этнических групп (например, китайцев и кавказцев, живущих в Америке), а девятимесячные дети узнавали уже только лица из своей этнической группы [Kelly, Liu, Lee, Quinn, Pascalis, Slater, Ge 2009; Anzures, Quinn, Pascalis, Slater, Tanaka, Lee 2013]. По всей видимости, приобретаемый младенцами визуальный опыт настраивает мозг на определенную «топологию» лица и вытесняет почти или вообще не встречающиеся конфигурации лиц других этнических групп, выводя их из категории «воспринимаемых» контуров.

Аналогичная ситуация и с восприятием голоса: маленькие дети явно отдают большее предпочтение тем представителям своей этнической группы, которые говорят на привычном им языке с привычным акцентом (произношением), чем тем, кто принадлежит той же этнической группе, но говорит с иным (незнакомым) акцентом. Данный факт может быть вполне объясним с точки зрения эволюции: свое непосредственное сообщество, которое является носителем определенного акцента, ближе и значительно важнее для ребенка, чем этническая принадлежность. Именно акцент является существенно более важным маркером своей социальной группы, чем цвет кожи или разрез глаз. Некоторые представления об этничности появлялись у детей лишь в возрасте примерно 2.5–5 лет [Kinzler, Shutts, DeJesus, Spelke 2009, 629–630]. Шестимесячные дети могут различать около 800 различных гласных и согласных. Тем не менее по достижении года это число уменьшается до 40, причем все это уже звуки только своего родного языка [Kuhl 2010, 715]. По всей видимости, этот феномен представляет физиологическую «обрезку» на уровне синапсов мозга в процессе раннего развития мозга, когда происходит постепенная и последовательная миелинизация нервных волокон и образование нейронных сетей высокого уровня, достаточных для создания сложных перцептивных возможностей и в конечном счете освоения речи. Создается своего рода «канализация» перцептивного потенциала в том смысле, что еще на ранних стадиях физиологического развития социокультурное окружение приблизительно очерчивает границы доступных модальностей и «режимов» восприятия. Такого рода эффект в определенном смысле сохраняется и для взрослых. Например, вероятность заметить противоречия в идеологических доктринах значительно ниже, если речь идет о приверженцах этой же идеологии [Dominguez, Douglas Lewis, Turner, Egan 2009, 59], а вероятность понять и проявить сочувствие к переживающему неудачу члену своего круга или сообщества выше, чем по отношению к постороннему человеку [Kitayama, Park 2010, 119].

Поэтому люди оказываются более точны в определении настроения лиц своей культурной группы, а если речь идет об эмпатии и сопереживании, то активность соответствующих разделов мозга возрастает именно тогда, когда это также касается представителей своей культурной группы [Chiao, Bebko 2011, 30, 33].

Эти факты позволяют выдвинуть гипотезу неразличимости гомогенных предметов в перцептивных актах [Malinowska 2016, 3883]. Эпистемологическая по своей сущности абстракция неразличимости (или тождества неразличимых), таким образом, имеет глубокие психологические основания, относящиеся к актам восприятия, которые ограничены определенной разрешающей способностью.

Долгое время являлось общепринятым мнение, что перцептивный опыт и психологические особенности восприятия, в отличие от дискурсов, являются универсальными, биологически детерминированными для всех людей. Однако это мнение сформировалось на основе многочисленных наблюдений над людьми, которые сформировались и находились в атмосфере западной, европейской культуры. Расширение ареала наблюдений на восточную (азиатскую) культуру показало, что данное мнение следует радикально пересмотреть [Blais, Jack, Scheepers, Fiset, Caldara 2008].

Особенности психологического восприятия и перцептивного опыта, которые у людей являются неосознаваемыми, также зависят от их социокультурного происхождения. Так, восприятие человеком лиц других людей и их голосов зависит от социокультурного опыта. У представителей западной культуры доминирует аналитическое мышление, которое основано на категориальном препарировании реальности, и в фокусе внимания здесь оказываются конкретные объекты. У представителей восточной культуры доминирует холистическое мышление, которое обращает внимание прежде всего на контекст, на отношения и сходства между предметами.

Представители западной культуры, когда хотят узнать человека, склонны смотреть прежде всего на глаза собеседника, затем в район рта, а представители восточной культуры смотрят на всю центральную часть лица; у них сосредоточивать взгляд на глазах обычно считается не вполне тактичным, а следовательно, в общем случае непринятым [Blais, Jack, Scheepers, Fiset, Caldara 2008].

Особенности культурного развития человека и его непосредственная деятельность оказывают заметное воздействие на архитектонику мозга. Это проявляется в том, что соответствующие разделы мозга претерпевают такого рода физиологические изменения, которые связаны с выполнением определенных задач и/или более эффективным выполнением какого-то вида деятельности. Это позволяет говорить о культурно-деятельностной детерминации физиологического устройства и активности мозга. Так, тщательное и широкомасштабное изучение особенностей мозга лондонских таксистов показало, что объем серого вещества заднего отдела гиппокампа растет по мере увеличения опыта работы таксистов [Maguire, Gadian, Johnsrude, Good, Ashburner, Frackowiak, Frith 2000, 4399]. Примерно через три месяца тренировок по бегу объем серого вещества мозга у тех, кто тренируется, увеличивается (по сравнению с теми, кто не тренируется), сохраняясь таковым еще три месяца после окончания регулярных тренировок [Draganski, Gaser, Busch, Schuierer, Bagdahn, May 2004, 311]. Аналогичные эффекты, связанные с б?льшим развитием и/или активностью тех или иных участков мозга и вызванные связью между нейроанатомическими и сенсомоторными навыками, наблюдаются у музыкантов (у пианистов в левом, у скрипачей в правом полушарии), шахматистов-любителей и мастеров (соответственно медиальная височная доля и лобная и теменная извилина), у гиперрелигиозных людей при саморефлексии наблюдается повышенная активность в височных долях (причем и у приверженцев христианства, и у приверженцев буддизма), а у атеистов в затылочной области мозга.

При выполнении арифметических операций у представителей западной культуры задействуются области мозга, которые обычно связаны с языком (left perisylvian cortices), а у китайцев, японцев и жителей юго-восточной Азии данные области при этих операциях не активируются и обрабатываются областями, осуществляющие предмоторные ассоциации. Возможно, причина этого эффекта кроется в очень широком распространении в Азии счета с помощью абака, которому обучают в школах, а также иероглифического письма [Kitayama, Park 2010, 112–114; Kitayama, Park, Cho 2015, 47].

У восточных народов те части мозга, которые ответственны за взаимодействия с другими носителями сознания и эмоциональной сферой, показывают большую активность, а у западных это те части мозга, которые осуществляют функции самоописания и связаны с текущей социальной деятельностью [Han, Ma 2014, 298]. Свойство пластичности мозга выражается в том, что, с одной стороны, это нейробиологичес

Источник: vphil.ru

Комментарии: