«Хотите клонировать человека - вперед, я разрешаю»: научный журналист Рональд Бейли о тотальном контроле медицины и мире без боли

«Хотите клонировать человека - вперед, я разрешаю»: научный журналист Рональд Бейли о тотальном контроле медицины и мире без боли

Один из самых известных научных журналистов и обозреватель журнала Reason Рональд Бейли пишет о общественном и политическом значении науки и технологий почти тридцать лет.

- Пожалуй, вы как раз тот человек, которого нужно об этом спрашивать: как писать интересно о науке? В чем ваш секрет?

- Нужно понимать, о чем вы пишете: иначе вы просто не сможете объяснить это людям. Если я читаю научную статью и я что-то в ней не понимаю, я возьму трубку и наберу номер того, кто написал эту статью - я попрошу его объяснить мне свои соображения. Ученые любят разговаривать с людьми, и им нравится объяснять свои работы, так что они предпримут все усилия, чтобы вы поняли их работу правильно. Потом я перечитываю то, что написал, потом снова переписываю и еще раз переписываю - пока не буду уверен, что смогу объяснить это так просто, как если бы рассказывал кому-то на вечеринке.

- Вы помните, над какой вы работали дольше всего?

- Это была статья об экономисте Мартине Вейтсмане и его рассуждении о климатических изменениях в терминах теории вероятности. Над ней я работал дольше всего - писал сутки, не вставая из-за стола, не делая перерывов на сон. Я просто работал и работал. Трудно было объяснить риски климатического изменения тому, кто не знаком с теорией вероятности. Идея заключается в том, что, согласно гауссовскому распределению есть небольшой риск очень серьезных климатических изменений. Мне потребовалось время на то, чтобы придумать, как это объяснить, - я решил проиллюстрировать вероятность риска количеством очень высоких людей, чтобы показать, как рост будет распределяться среди людей. Все мы знаем на собственном опыте, что очень высоких людей мы встречаем нечасто. Так что я работал над этой статьей сутки - мне потребовалось немало времени, чтобы ее понять, но еще больше времени, чтобы придумать, как об этом лучше рассказать. А самая долгая репортерская работа - это мои три книги о науке. Дольше всего я работал над главой о климатических изменениях, и это было два месяца тяжелой работы.

Конечно, я не ученый. Когда я заканчиваю статью, я доволен и даже иногда счастлив, но я часто задаюсь вопросом: неужели не здорово было бы узнать обо всем этом новом и удивительном открытии первым? В этом и вся разница. Я никогда не буду этим человеком, не открою ничего нового - а ученые занимаются этим постоянно. Я очень завидую им - но одновременно очень рад, что они делают это.

- У научных журналистов вы большой авторитет - ваши двадцатилетние споры с борцами за окружающую среду вошли даже в «Википедию».

- В современном обществе и особенно маленьких сообществах авторитеты - священники, политики, главы корпораций, - все вызывают подозрение, им больше никто не верит. Единственная группа людей, которой верят люди, - это ученые. Поэтому очень важно не политизировать ученых. Ученые должны позволять людям принимать решения самостоятельно, они не должны приписывать своим суждениям ценность, указывать людям на то, какое решение им нужно принять. Ученые должны показывать людям, какой мир на самом деле, а что с этим делать - это уже должны решать люди. Но наука, к моему большому сожалению, становится все более политизирована. Политики, бизнесмены и даже священники - все на свете хотят сказать, что наука на их стороне. Нужно бороться с этой проблемой и стараться быть настолько объективным, насколько это вообще возможно.

- Да, борцы за окружающую среду постепенно превратились в реальную политическую силу.

- При этом нужно помнить, что борцы за окружающую среду - это политики, а не ученые, и эти политики эксплуатируют науку. Бизнесом управляет прибыль, а бизнесменов мотивирует доход - давайте теперь подумаем о борцах за окружающую среду: как они получают свои деньги? Фонды получают финансирование в результате их бесконечных писем - я получаю регулярно от них письма с угрозами: если вы не пришлeте нам сотню долларов сейчас, то этот милый панда умрет. Вот что они делают - они продают страх. Если окажется, что проблем с окружающей средой не существует, то не будет и причин платить им деньги. Я не говорю, что они хорошие или плохие люди, нужно просто отдавать отчет, что у них та же мотивация, что и у бизнеса.

- Ваши статьи на Reason за последний год были в основном про терроризм, окружающую среду, возможную опасность новых технологий и старение. Я сейчас, конечно, немного утрирую, но все же - получается, что это и есть научные темы, которые волнуют нас сейчас сильнее всего?

- Я пишу на специфическую тему, которая находится на пересечении науки и публичной политики. Есть много исследований, никак не связанных с политикой, и они вполне могут оказаться популярнее. Но вы отметили верно - сейчас и мне, и людям интереснее всего читать про технологии будущего: на что мы можем надеяться, чего нам следует опасаться, как эти технологии появляются. В прошлом году много говорили о роботах - заменят ли они людей? Создадим ли мы искусственный интеллект, который захватит мир? Об этом людям очень интересно рассуждать.

- Об искусственном интеллекте: на Новый год вы советуете своим читателям прикупить одноименную книгу Ника Бострома, директора Института изучения будущего человечества. Этот институт занимается глобальными вызовами. На ваш взгляд, какие самые важные вызовы стоят перед человечеством сейчас?

- Мой самый большой страх - что мы запретим свободу слова. Наука бессмысленна и невозможна без свободы слова. Наука - это мир, где все может быть и должно быть раскритиковано. Если критики нет, вы не будете развиваться. Девиз британского королевского общества, одного из самых первых научных сообществ, созданных во всем мире, был «Не верь ничьему слову» - доверяй экспериментам и критике, но не верь на слово ни одному из авторитетов. Я боюсь, что научные технологии и прогресс замедлятся из-за того, что свобода слова в опасности. Людям внушают, чему они должны верить, им не позволяют критиковать. Если мы сможем преодолеть это, то не будет ничего, что мы не смогли бы преодолеть.

- Как вы полагаете, как изменится мир к 2020, 2030 году? В своем интервью Илла Реза Нурбах, бывший главный инженер NASA, обещал, что дополняющие человека роботизированные системы скоро полностью заработают: и экзоскелет, и искусственные конечности, а слуховой аппарат станет полноценным ухом. Он обещает, что инвалиды смогут ходить, и у нас полностью изменится отношение к старости. Вы согласны с ним?

- Я думаю, мы это увидим в ближайшем десятилетии. Кризис может негативно на это повлиять, но в целом этот тренд развивается достаточно быстро. Есть много поразительных открытий в сфере биотехнологий, например CRISPR - это акроним для системы, которую две женщины-ученые открыли несколько лет назад. Они могут сделать абсолютно точные генетические модификации. Точную пару. Их открытие не стоит на месте, они совершили огромный прогресс и теперь могут чинить поломанный ген. Этап клинических тестирований еще не наступил, но скоро мы увидим и его результаты. Старый экспериментальный генетический метод ушел в прошлое - и появляется совершенно иной, невероятно точный, как будто бы часовщик работает с часами, - только еще точнее и лучше.

- Тогда мой следующий вопрос об этике. Вы написали довольно оптимистическую книгу о технологиях и будущем нашего здоровья - «Liberation Biology» - с главным тезисом о том, что многие из тех технологий, которые разрабатываются сейчас, - благо. Как бы вы определили область этического в науке? И кто должен решать, какие исследования проводить нужно, а какие - нет?

- Например, какие?

- Например, этично ли делать копию человека, используя его ДНК.

- Ну конечно. Хотите делать копию, вперед - я разрешаю.

- Есть много других пугающих областей науки, влекущих за собой большие риски, - можно вспомнить хотя бы историю с атомной бомбой. Вы полагаете, контроля в науке не должно быть в принципе?

- Нам нужна инновация без разрешений. Не должно существовать никакой власти, которая бы решала, что человечеству можно делать. Человечество абсолютно отвратительно в прогнозах. Мы очень плохо представляем себе, что хорошего может случиться с нами в будущем, - но зато прекрасно себе можем вообразить сотни ужасающих сценариев. Эта психологическая способность - результат эволюции: мы - потомки самых сознательных животных. Когда один из наших предков бродил по лесу и слышал подозрительный звук и думал, что это ветер или лев, он рисковал быть съеденным - и проигрывал в эволюционной борьбе. Его трусливый сородич, который бежал от подозрительных звуков, оставался в живых. Поэтому мы очень осторожны - и это биологически оправдано.

Вернемся к науке: наука - это процесс проб и ошибок. Ошибки очень важны. Мы учимся на своих ошибках, и нам нужно дальше учиться на своих ошибках. Принцип осторожности в науке может быть озвучен так: никогда не делай что-то впервые. Никогда нельзя быть уверенным в безопасности эксперимента в новых условиях - но тогда вообще следует прекратить пробовать что-то новое. Мы обязательно будем делать ошибки, и что-то обязательно пойдет не так, и нам придется не повторять это. Но если мы перестанем ошибаться, это остановит прогресс. Это - главное, о чем я пытаюсь рассказывать людям.

- Если я правильно понимаю главный тезис вашей лекции, то вы собираетесь говорить о том, что технологии вернут нам контроль над собственным здоровьем, - тот самый, который у нас забрала медицина?

- В некотором смысле у нас всегда не было этого контроля. До появления фундаментальной медицины мало лекарств на самом деле работало. Мы могли контролировать тело в том смысле, что решали, какие средства принимать, но они никогда не были особенно эффективными.

- Когда вообще это случилось, почему так получается, что общество вместе с врачами берет контроль над телом человека, - решает, делать ли женщинам аборты, например, и в каком порядке?

- В XVIII веке были придуманы основные принципы фундаментальной медицины, и в XIX веке врачи начали их активно применять. В лекции я буду говорить об их успехах - они освоили анестезию, лекарства, и это помогло им заработать престиж - они придумали, как лечить людей, придумали много новых и эффективных способов лечения, которые имели относительно быстрый эффект. Врачи получили политическую и экономическую власть - в США это, наверное, самая уважаемая профессия, и в среднем они получают больше, чем любые другие специалисты. Как только доктора заработали этот престиж, они стали расширять сферу своего влияния, смотреть на многие проблемы - даже социальные, - как на болезни. До того это могло считаться пороком, чем-то дьявольским или плохим, а теперь врачи стали называть эти проблемы болезнями и пытаться лечить. Священники больше не говорят тебе, что ты совершаешь что-то дурное и должен прекратить это делать, - теперь доктора объясняют тебе, что ты болен, и поэтому должен прекратить это делать.

- Медицина становится религией? Или политикой?

- Политикой - она начинает захватывать область политических решений, например аборты. Американская медицинская ассоциация долгое время спорила, нужно ли приравнивать их к преступлению. У этого было две причины: клятва Гиппократа, часть которой заключается в том, что врач не должен совершать абортов. С другой стороны, иммигрантская культура Америки пыталась сохранить баланс между протестантами и католиками. Количество протестантов снижалось из-за абортов, и врачи решили, что не могут позволить допустить такое религиозное неравенство. Поэтому в США происходило огромное количество нелегальных абортов, и контрацепция тоже долгое время была незаконна.

Другой немаловажный пример о власти и престиже врачей - история появления рецептов. В 1859 году был придуман кокаин, а в 1874-м - героин. Кокаин задумывался как анальгетик, обезболивающее, но в США он стал использоваться в огромных количествах, и правительство начало волноваться. Ни одно правительство не захочет, чтобы рабочая сила была постоянно под кайфом, - так было создано заболевание, которое назвали зависимостью. В 1914 году впервые в истории стали выписывать рецепты - и после этого только доктора могли выписать героин или кокаин. Это стало началом глобальной войны с наркотиками, а затем тот же алгоритм распространился и на приобретение остальных лекарств, которое превратилось в огромную индустрию по зарабатыванию денег.

- Ну и, конечно, гомосексуализм?

- Гомосексуальность осуждалась во многих обществах, но никогда не приравнивалась к преступлению. В XIX веке врачи начали проблематизировать и эту область. Они стали связывать гомосексуализм с психической болезнью - которую они, возможно, могли бы лечить. Произошло много ужасных вещей - потому что лечение не работало, как в знаменитом случае с Аланом Тьюрингом и так далее. Потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что это не болезнь, а просто другой способ существования. В 1973-м Американское психиатрическое сообщество решило, что это больше не болезнь, - но она была таковой почти сто лет.

- Как это вообще работает? Медики сотрудничают с правительством?

- Американское психиатрическое сообщество в тот самый момент признало, что это не болезнь, - но гомосексуализм до недавнего времени оставался незаконным. В 1990-е годы решение Верховного суда объявило это заболевание неопасным, но этому предшествовало 20 лет, в течение которых доктора поменяли свое решение, но закон еще не изменился. Медицинская и государственные машины работали по отдельности, и это привело к тому, что перемены происходили не так быстро, как хотелось бы.

- А что происходит сейчас? Как повлияют на монополию врачей наши высокие технологии?

- Множество технологий позволят нам с вами взять контроль над нашим здоровьем. Одно из самых потрясающих изобретений сделал Уотсон, который придумал компьютерную систему, способную учиться естественному языку, - и теперь все используют ту же технологию, чтобы работать над гигантской диагностической компьютерной системой. В нее загружают миллион медицинских статей, клинических испытаний и так далее, и теперь ученые думают, как заставить эту систему выучить неструктурированную информацию. Врачи делают много пометок и записей для себя - было бы здорово, если бы все записи врачей могли бы отправиться в эту машину. Тогда машина стала бы лучшим диагностом, который когда-либо существовал в мире, - вы могли бы связаться с системой с помощью приложения в телефоне и сообщить ей свои симптомы, а она бы поставила точный диагноз.

- То есть место врачей займут системные инженеры, разработчики приложений?

- Абсолютно верно. Но между машиной и человеком обязательно будет какой-нибудь человеческий интерфейс. Больше не будет этого патерналистского подхода медицины, медицина будет помогать вам, как гид на экскурсии - вместо того чтобы указывать, что именно надо делать. Технологии стремительно развиваются - микрочипы могут определить по капле крови более 30 различных состояний. А в следующем году эти микрочипы смогут распознавать 300 различных состояний. Эти данные можно связать с мобильным устройством и через него отправить вашему доктору или на диагностическую систему «Уотсон». Больше не нужно будет ходить в поликлиники - вы сможете сделать это где угодно. CRISPR-технологии, о которых мы говорили раньше, могут полностью убрать генетические неполадки - сейчас они проводили испытания на мышах, которым смогли убрать поврежденный ген MSL1 и вылечить клетки. Очень скоро они смогут это сделать с людьми - когда Джордж Черч познакомился с этими технологиями, он сказал, что его студенты и выпускники могли бы сделать подобное за неделю. В мире в самом деле сейчас происходит много всего восхитительного.

- Значит, будущее прекрасно?

- Да, и будет становиться еще прекраснее. И я скажу еще кое-что невероятно важное: возможно, человечество сможет жить столько, сколько захочет, - мы сможем обратить назад старение. И это сможет увидеть ваше поколение.

Источник: theoryandpractice.ru

Комментарии: